Девочка с самокатом

И, наконец, чуть в отдалении – тело. Раскинутые в разные стороны руки, странно вывернутая нога – почему-то, кажется, без ботинка, и серый свитер с капюшоном, и либо странная тень, либо влажная лужица крови под головой.

Эмбер сглатывает, ощущая, как всё внутри превращается в камень. Всё тело наливается запредельной тяжестью, и упасть с крыши становится ни капли не страшно: ни одному ветру не под силу сдуть такое. Ничему и никому не под силу, кроме неё самой; развернувшись, Эмбер бросается сперва к выходу с крыши, потом к люку из чердака, потом к лестнице вниз.

Пять этажей, и каждая ступенька маленькой молнией бьёт под коленку, но ни одна не заставляет усомниться в том, что ей нужно – выбраться из этого дома и броситься к Вику.

Тень это или кровь, вот что ей нужно знать. Тень или кровь, и куда делся ботинок, и дышит ли Вик ещё, или это просто свитер колышется под порывами ветра, и сможет ли она пройти мимо, если придётся.

И ещё – почему, несмотря ни на что, она всё-таки надеется, что ей не придётся.

– 23-

Руки у Вика холодные, и Эмбер никак не может нащупать биение пульса на широком запястье. Она ловит синюю венку пальцами, но биение жизни всё ускользает и ускользает, так что не паниковать становится сложно.

У Эмбер нет зеркальца, которое можно было бы поднести к его бледным губам (жаль, что она не Лисса, у той наверняка зеркал с собой штук тридцать, на выбор); у неё есть только собственные ободранные ладони, которые она кладёт на его грудь, когда наклоняется, чтобы прижаться ухом к его пересохшему рту.

Слабое дыхание щекотно ерошит её волосы, и Эмбер неожиданно понимает, что и сама на время переставала дышать.

Она оглядывается по сторонам, пытаясь вспомнить, как далеко были зомби, когда она смотрела на мир с крыши пятиэтажного дома. По всему выходит, что достаточно далеко, а значит, пока что можно не беспокоиться. Поднявшись с колен, она идёт к искорёженному мотоциклу, за лямку вытягивает разорванный, помятый рюкзак, ищет в нём флягу с водой, надеясь только на то, что металл выдержал этот удар.

Металл действительно выдержал. Стенки фляжки погнулись, но остались целыми, и пробка не вылетела, и вода внутри всё ещё есть. Отвинтив крышку, Эмбер осторожно позволяет нескольким каплям упасть на лицо Вика – на закрытые глаза, в посиневшие углубления прямо над веками, и на сухие губы, покрытые белым налётом.

Тёмные ресницы тут же слипаются мокрыми треугольниками и медленно, мучительно медленно вздрагивают.

Вик открывает глаза.

– Привет, – говорит Эмбер, и это, наверное, глупо, но что ещё тут можно сказать? Она понятия не имеет.

Вместо ответа Вик только морщится и пытается приподняться, опираясь на локти. Руки его не очень-то слушаются, да и всё тело, похоже, и несколько секунд он молча сражается с самим собой, а потом всё-таки побеждает.

– Что случилось? – спрашивает Эмбер, изо всех сил надеясь, что Вик сумеет ответить.

Он выглядит довольно слабым, бесконечно избитым, хуже, чем когда-либо в жизни, и она старается не смотреть на него, но не может. Светлые кудряшки запачканы грязью и кровью, и Эмбер ужасно хочется протянуть руку, чтобы разделить слипшиеся пряди, очистить их, будто ничего никогда их не марало.

Сигнальный браслет на его запястье разбит, но всё ещё светится красным огоньком. Работает.

– Тормоза отказали, – с трудом выталкивает Вик. Его губы двигаются медленно, словно бы неохотно, лицо кривится от боли.

– Что болит? – тут же реагирует Эмбер, не отрывая взгляда от ложбинки между бровей, собравшихся над переносицей.

Он криво ухмыляется.

– Всё.

Во рту у него не хватает переднего зуба, на лбу запеклась тёмная кровь, щеку пересекает глубокая ссадина – прямо над родинкой, мелкими ссадинами покрыто почти всё лицо. От переносицы в разные стороны расползаются тёмные круги, похожие то ли на очки, то ли на тени, которыми красилась Дженни.

Дженни. Дженни, наверное, к нему даже не подошла бы. Или, может быть, подошла, но никогда не стала бы об этом вспоминать и рассказывать. И уж точно осудила бы Эмбер за то, что та собирается сделать.

– Нельзя здесь оставаться, – говорит Эмбер. – Сейчас здесь никого нет, я видела, почти все мертвецы либо бродят где попало, далеко отсюда, либо бегут в противоположную сторону.

Вик кивает:

– За Лиссой.

По коже Эмбер пробирает мороз. На улице довольно тепло, но она ощущает себя так, будто оказалась внутри холодильника.

– Она взяла их на себя? Это смело…

Это смело, и она не ожидала такого от Лиссы, а ещё, наверное, могла бы догадаться о чём-то подобном сама – и попробовать увести мертвецов от Калани. Хотя что теперь говорить. Легко оглядываться назад (на самом деле совсем не легко, но…) и продумывать варианты, которые могли бы что-то изменить и кого-то спасти, но горькая правда в том, что время ей не подвластно. Уже ничего не изменишь.

Хриплый смех Вика отвлекает её от грустных мыслей. Он кажется таким неуместным здесь и сейчас, диким и совершенно безумным, а потом и вовсе обрывается, на излёте срываясь в лающий кашель. Откашлявшись, Вик вытирает губы ладонью – и Эмбер замечает не только слюну, но и кровь.