ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
K концу мая сады в Булг-Айсте отцвели. Саранча должна была родиться со дня на день, а деньги для найма рабочих и аппараты с химикатами еще не прибыли.
Михаил Иванович уже развез большую часть мякины по аймакам. Но что мякина, если не было химикатов!
Двадцать девятого мая Клавдия Сергеевна прислала обещанную записку: у Старого кургана началось рождение саранчи. Ксения совершенно растерялась и побежала на телеграф.
«Теперь-то областное земельное управление проснется! Дня через два-три, самое большее, я получу все, что положено»,— думала она.
В степь она больше не уходила, а бродила вдоль дороги, за околицей Булг-Айсты, или же с книгами забиралась в рощу. Читала она невнимательно, все время прислушивалась, не идет ли машина. Когда слышался гудок, она бежала посмотреть, не при-
был ли ее груз. Но машины привозили медикаменты, товары для магазинов, удобрения, строительные материалы или пассажиров
И на почту Ксения ходила несколько раз в день. Безрезультатно. Так прошла целая неделя, на булг-айстинском участке уже появилась саранча, а из Астрахани ни привета, ни ответа.
Ксению вызывали в исполком, к ней прибегал Эрле, и даже совсем незнакомые люди, которые приносили ей молоденькую саранчу. И все спрашивали скоро ли будут химикаты.
Ксения притихла и перестала выходить... Ей было стыдно перед булг-айстинцами за областное управление. Хмурая и напряженная, сидела она целыми днями дома и только теперь заметила, что ее спецовка нуждается в серьезном ремонте. Особенно пострадали бриджи от лазания по деревьям в саду Эрле. На коленях они прямо-таки светились. Ксения взялась за иглу. В этот момент к ней заглянула Елена Васильевна. Они уже перешли на «ты» и питали друг к другу теплые чувства. Та не упускала случая, чтобы не заглянуть к Ксении.
— Ксана! Идем ко мне!
— Не пойду!
— Почему?
— Опять будешь говорить о саранче и химикатах. Я скоро начну кусаться...
— Бедная моя девочка! Не буду, честное слово, не буду. Идем!
— Дай зашить... Посиди. Вот кончу, пойду к тебе пить чай. Ну, какие у тебя новости?
— Капитолина с жиру бесится. С тех пор как ей не удалось отправить меня в Харгункины, она совсем сошла с ума. Каждый день приходит сюда и выспрашивает у Маши, был ли здесь Эрле, заходил ли ко мне или к тебе, что говорил, на кого смотрел... И как не стыдно? Ой! Хочу в Москву!
— А что, в Москве нет своих Капитолин?
— Капитолины и там, конечно, есть, но с ними можно не иметь дела, а здесь — попробуй, когда она подносом торчит. Там на улицу выйдешь и чувствуешь, что живешь, а здесь — могила!
— Зато там нет твоих шпанских овечек и калмыцких коров.
— Я их ненавижу, понимаешь, не-на-вижу!
— Тогда валяй — переучивайся на актрису или бухгалтера.
— Хотя бы ты посочувствовала, и Елена Васильевна взъерошила ей волосы. Ксения вскочила и начала с ней бороться.
— Далась тебе Москва! Что ты там оставила! Ты ее и не знаешь как следует.
— Как это не знаю?
— Да так же, как я не знаю Ленинграда. В театрах и кино бываю раза три в год, а на большее — ни денег, ни времени. Что я потеряла, уехав оттуда? Автобусы? Они и здесь есть. Трамваи? Водопровод? Электричество? Все это сюда за нами придет! Я люблю Ленинград, но туда не прилетают ни саранча, ни луговой мотылек... Дом у человека там, где его работа.
— Но пойми, в моей работе нет никакой романтики, а я без нее не могу жить! Вот у тебя другое дело — саранча, масштабы, приключения... А у меня что? Кормовые рационы, производители... Скучно!
— Я не знаю твою специальность, но мне кажется, что и в ней есть романтика, а ты ее просто не увидела. Я думаю, что вообще вкус, цвет и запах жизни зависят от нас самих.
— Ну это ты хватила! По-твоему, белое может мне казаться черным, а Эрле зеленым?
— Вот именно! Но кроме наших представлений, есть объективные свойства предметов, и весь вопрос только в том, кто правильнее их видит. Вот, например, Эрле видел семейную жизнь в образе хомута, и что же? Он именно так и оформил свою. И теперь уже Эрле навсегда решил, что был прав... Жизнь вообще — сложная штука, и очень важно правильно на нее смотреть. Ой! Сколько гостей!—Ксения указала на массу среброкрылых бабочек, бившихся об оконное стекло.
Она распахнула окно, и бабочки устремились в комнату и заметались вокруг фонаря. С пруда доносилось восторженное урчание лягушек.
— Слышишь, как поют? Как хорошо им живется в тростниках! Никаких мыслей, никаких стремлений, кроме как поесть и размножиться. А раз так — никогда ни в чем не ошибаются. И в этом пруду у них есть все — никуда не надо ехать, нечего искать, знай только — разевай рот, глотай и пой! А мне не сидится на месте. Знаешь, на нашем курсе всего пять девушек, и четыре остались на лето в лаборатории. Будут рассматривать волоски и щетинки у насекомых... Разве это не лучше, чем скитаться по дебрям? А меня точно нечистая сила несет по свету! Вот так, как саранче хочется беспрерывно есть, так мне хочется все знать, все видеть, все испытать и все понять правильно!