Девочка-Царцаха

— Менде-сяахн, хитрый Кюкин-Царцаха! Даже бога обманывать можешь! Молодец!

— А вы, Михаил Иванович, скоро едете?

— Скоро... Вот еще малость пообсохну и обогреюсь,— ответил он, выразительно взглянув на кувшин с «тепленькой»...

И снова едет Ксения в сырой от дождя телеге и мокрой одежде, ежась от встречного ветерка и то и дело опасаясь, как бы не залепило лицо грязью, отскакивающей от колес...

Гроза прошла... На горизонте еще виднеются жалкие лохмотья тучи... Наконец снова выплывает солнце, и степь, омытая ливнем, искрится рубиновыми, топазовыми, изумрудными и аметистовыми каплями. И что только не приходит в голову Ксении, когда она любуется игрою солнца в каплях дождя!

«Теперь я, пожалуй, начну стоять у витрин ювелирных магазинов... Раньше я проходила мимо них совсем равнодушно... И до чего же хороши эти росинки! Вон миллиарды солнышек сияют на полыни... А ведь совсем так же, как солнце в росинках, отражается общая жизнь в каждом существе, и каждое существо искрится по-своему».

Ксения начинает перебирать в памяти знакомые лица... И Клавдия Сергеевна, и Елена Васильевна, и Паша, и даже Полкан. Но почему-то, когда она вспоминает Михаила Ивановича, он никак не вмещается в каплю.

«Вот так капелька»,—улыбается она.

И, как бы подслушав ее мысли, Говоров спрашивает:

— А этот мужчина, с которым вы рассчитывались, у Эрле управляющим работает?

— Каким управляющим? Он по поручениям ездит... Экспедитор. А вы его откуда знаете?

— Булг-Айста—село небольшое. Всякого нового человека сразу узнаешь. Да он и ко мне захаживал несколько раз, с месяц назад. На квартиру просился. Вот тогда он и сказывал, что управляющим у Эрле работает, хочется ему поближе к станции квартировать. «Я, говорит, человек смирный, холостой, вы мною довольны будете». Да я не пустил, слава богу... Сколько раз видал его пьяным в стельку... А я еду и думаю себе—на чем он мешки по аймакам возил?

— На подводе, конечно, на чем же мешки возят?— недоумевает Ксения.

— Вот то-то и оно, гражданочка... А подвода его где? Кроме нашей подводы за кибиткой только две лошади были. Одна с седлом того калмыка, что по-русски хорошо говорит, она уже там стояла, когда мы с вами по дождю подъехали, а другая без седла, верно, и есть лошадь этого экспедитора... Ну, а подвода где? Чудно это как-то...

Ксения насторожилась. Ямщик говорил дело.

— Поздненько вы это надумали,—сказала она наконец.— Мы уже верст двенадцать отъехали, да скоро и темнеть начнет. Не возвращаться же нам. Человек он взрослый, за подводу и лошадь отвечает, был в полном здравии, когда мы его видели... И никуда он не денется и обратно в Булг-Айсту приедет.

— А мне думается,— возразил Говоров,—он туда не скоро попадет, потому как сильно он пьянствует и, наверное, у калмыков всю «тепленькую» прикончит и тогда только в путь-дорогу двинется... —Ямщик прикрикнул на Машку, показывая ей кнут.

Одежда на Ксении высохла. Подсохла и дорога; только в балках еще журчит вода. В степи как будто и не было дождя... И хотя еще не курится пыль на дороге, телега уже запела прежнюю однообразную уютную песенку:

...Дрынь-брынь... Дрынь-брынь...

— Вот она, жизнь-то, какая на степи,— говорит, оборачиваясь, ямщик. Он тоже пообсох и повеселел; «тепленькая» согрела его старое сердце и развязала язык,— И охота вам, гражданочка, такую муку на себя принимать! Вы и на барышню-то не похожи: черная вся от солнца. То мокнете, то сохнете... Что из вас будет-то? И женихов-то этак всех распугаете.

— Неужели на меня никто не польстится теперь? Вот беда! Придется в девках сидеть!— отвечает Ксения со звонким смехом.

— А пора бы вам замуж! Это пусть муж ваш по степям шатается. Не девичье это дело, я вам скажу... Себя вы не жалеете, гражданочка!

— Так мне же интересно по степям ездить! Я бы и в горах побродила, и в лесах, по морям и небесам поплавала бы. Мне везде хочется побывать и все увидеть!

— Какой интерес!—машет рукой Говоров.—Блажь это одна, гражданочка! Эй, пошла, ленивая!—покрикивает он на лошадь.

И долго еще едут они, и только когда над степью встают густые сумерки, Говоров сворачивает с дороги.

— Пора зоревать коню, вот и трава здесь, кажется, подходящая, типчак да тонконог...

— Долго будем зоревать?

— А часика четыре подремлем и поедем. Солнца ждать не будем, пускай оно нас догоняет. Что ж, травки надо для постелей нарезать...—И Говоров, достав со дна телеги косу, принялся за дело.— Ночи-то свежи на степи. Вот вам и постель,—сказал он,

накладывая ворох травы на телегу.— А я внизу на кошме пристроюсь.

— Давайте поужинаем.—Ксения предложила ямщику бутерброды.

— Да у меня хлеб тоже есть. Пошла ты!—отмахнулся Говоров от Машки, которая приблизилась к нему, учуяв запах хлеба.

— На, Маша!— Ксения протянула ей кусок, и лошадь проворно забрала его бархатными губами.

— Зря это вы, гражданочка! Для нее хлеб не еда, а одно баловство, а вам теперь каждый кусочек беречь надо. У калмыков вы хлебом не разживетесь.