Девочка-Царцаха

До отъезда в Астрахань на экзамены у Клавдин Сергеевны оставалось две недели и она собиралась не торопясь. Занятия с Нимгиром продолжались ежедневно, и об отъезде учительницы он ничего не знал. Она все время откладывала этот разговор, зная, что Нимгир будет сильно огорчен — не хотела его расстраивать раньше времени. Ей и самой было грустно думать о разлуке с ним. Ведь прожить и проработать вместе три года — не шутка.

Накануне отъезда Нимгир застал Клавдию Сергеевну в оголенной комнате, над ящиком, набитым книгами.

— Ты... уезжаешь... совсем?— спросил он, внезапно побледнев, и до крови закусил губу.

— Да, Нимгир... Я хотела тебе сегодня оказать об этом. Не поможешь ли ты мне забить ящик?— И она протянула ему молоток.

Нимгир не сразу взял его. В глазах у него был упрек и еще что-то непонятное, отчего у нее сладко защемило сердце. Точь-в-точь такое же чувство она испытала, когда смеялась над ним. Больше оно не повторялось. Нимгир уже давно перестал смотреть ей в глаза. Клавдия Сергеевна опустила голову, чувствуя себя виноватой.

— Когда?— наконец спросил он, подойдя к ящику нетвердыми шагами и нацеливаясь на гвоздь.

— Завтра утром...

Нимгир отвел взгляд в сторону.

Клавдия Сергеевна с тревогой смотрела на него. Ей показалось, что в комнате стало пасмурно и душно.

«Что я наделала! Я думала, что сказать сразу и в последнюю минуту будет лучше для обоих...»

Он не сказал больше ни слова. Забил ящик. Потом пришли ахлач²⁸ с секретарем, и Клавдия принялась сдавать имущество школы. Нимгир не стал мешать им. Он тихонько пошел к себе. Клавдия Сергеевна выбежала на крыльцо и крикнула ему вслед:

— Нимгир! Приходи вечером, я буду свободна, мне нужно еще о многом поговорить с тобой!

Он обернулся и кивнул ей... Ее бледно-голубое платье развевалось на ветру. Солнце было ослепительным. У Нимгира вдруг режущей болью наполнились глаза.

Весь этот вечер Клавдия тщетно ждала Нимгира. Она даже бегала в дежурку, думая — не заснул ли он. Но на двери дежурки висел замок.

Он стоял в ее памяти — смертельно-бледный, с закушенной до крови губой. Потом она вспоминала...

...Большеглазый худой юноша, еще неловкий, не привыкший к милицейской форме, пришел к ней и попросил заниматься с ним. Он был очень самолюбив... Как часто он вспыхивал!.. Ей никогда не было нужно повторять свои замечания. Один раз—и он запоминал навсегда. А как он учился! Он забрасывал ее вопросами... Да! Он рос у нее на глазах. А ведь ему тогда шел двадцатый год, и учиться ему было гораздо труднее, чем детям! Но он хотел! Когда прошел первый месяц занятий, Нимгир явился к ней с толстым пакетом и, положив на стол, сказал: зарплята... Он очень плохо говорил по-русски тогда. Она не могла понять, откуда зарплата. почему у него оказалась ее зарплата? «Ты меня полный месяц учил? Учил. Ты башка свой на мене тратил? Тратил. Иди теперь покупай себе что-нибудь...»

Как это было недавно! Она сказала ему тогда, что не за все платят деньгами, что он должен заплатить ей своим ученьем и стать грамотным ученым человеком — доктором, инженером или агрономом, кем ему понравится...

Что он делает сейчас? Где же он? Неужели забыл, что она его звала?

Было уже темно. Клавдия Сергеевна еще раз побежала к дежурке. На двери все еще висел замок.

Нимгир даже забыл сегодня дежурить на крыльце... Но зачем ему дежурить? Сегодня в исполкоме ночуют и председатель, и секретарь, и ямщик, и бандитов уже нет в степи... Он в каждую свою получку привозил пряники и конфеты, рассаживал ребят на этом крыльце и угощал за то, что они хорошо учатся. А какую работу он проделывал в хотонах! Он сам учил калмыков тому, что узнавал от нее... Он не любил Эрле, именно не любил.— «Башка пустой»... А в тот день, весной, привез тюльпаны... Как он старался развлечь ее!

Она почти не спала в эту последнюю сонринговскую ночь. И, как еще никогда не бывало, почти все время думала о Нимгире. Она привыкла к нему, считала его чем-то вроде своей собственности; ведь каждый ученик был для нее собственным!

До сих пор она не обращала на него внимания больше, чем как на ученика, а сейчас он стоял в ее памяти или возмущенный ее недоверием к нему и ее смехом над ним, или сегодняшний... Два раза в жизни ей становилось безотчетно хорошо на душе, только два раза! И это сделал Нимгир... Нет, даже не он, а его глаза! Ей казалось, что она могла бы без конца смотреть в них!

«Зачем я вспоминаю все это?» — Клавдия Сергеевна подошла к окну. Уже рассветало.

Между рамами что-то белело. Оказалось, это конверт.

Она узнала почерк — красивый, четкий почерк... Она вырабатывала этот почерк вместе с ним...

«Не сердись, багша, что я не пришел.

Когда я совсем темный калмык был, тот русский человек — Сергей, мне первый слово про новый жизнь говорил. Я учиться пришел с Хамуров для этот новый жизнь. Но сам я, конечно, много сделать не мог.