Девочки Гарсиа

Поверите ли, мы с сестрами поначалу вопили, бледнели и ныли, требуя возвращения домой. Мы не чувствовали, что получаем лучшее, что могут предложить Штаты. У нас были только подержанные вещи, съемные дома в разных районах католических реднеков[36], одежда из «Раунд Робин», черно-белый телевизор, испещренный волнистыми линиями. Мы сидели взаперти в маленьких пригородных домишках: правила для девочек с Острова были по-прежнему строги, вот только Острова не было, чтобы компенсировать ущерб. Потом произошло несколько странных событий. Карла встретила извращенца. Нас стали обзывать в школе («латиносками», «испашками»). Какая-то подружка убедила Сэнди попробовать «Тампакс», и об этом узнала мами. И всё в таком роде, поэтому вскоре она уже строчила письма в подготовительные школы (девчачьи), где мы могли бы познакомиться и начать общаться с «правильными» американками.

В итоге мы оказались в школе с лучшими из лучших: девочкой Хуверов, близняшками Хейнс, девочками Скоттов и дочерью Ризов, которая раз в неделю получала потрясающие посылки с гостинцами. Было бы верхом бестактности интересоваться: «Эй, ты, случайно, не родственница парня, который делает пылесосы?» (Все эти насадки так и стояли перед глазами, когда Мадлен Хувер задирала перед нами нос.) В общем, мы и правда познакомились с правильными американками, только вот они не горели желанием с нами общаться.

У нас была своя слава, основывавшаяся главным образом на догадках богатых девочек и нашем молчании. Фамилия Гарсиа де ла Торре ничего для них не значила, но эти именитые красотки попросту предполагали, что, как и все иностранные пансионерки из третьего мира, мы неприлично богаты и приходимся родней какому-нибудь диктатору. Наши привилегии попахивали злом и загадкой, а их привилегии принимали форму узнаваемых упаковок колгот, фантиков от конфет, мешков-пылесборников и коробок с бумажными салфетками.

Впрочем, хоть мы и были не в своей стихии, но, по крайней мере, благополучно спаслись от молота и наковальни, а худа без добра не бывает, как сказала бы мами. До нашей подготовительной школы в Бостоне нужно было долго добираться на поезде, и в этом поезде были парни. Мы научились подделывать мамину подпись и бывали везде и всюду: на танцевальных и футбольных выходных, на выходных снежной скульптуры. Мы могли целоваться и не беременеть. Мы могли курить, не рискуя, что какая-нибудь двоюродная бабка почует запах и загнется. Мы начали входить во вкус американской подростковой жизни, и вскоре Остров стал казаться нам полной шляпой, чуваки. Остров был маникюрно-причесочными кузинами, дуэньями и отвратными парнями c мачистской походкой вразвалочку, расстегнутыми рубашками, волосатой грудью, золотыми цепями и крошечными золотыми распятиями. Через пару лет вдали от дома мы окончательно адаптировались.

И конечно, как только это случилось, мами и папи забеспокоились, что Америка отнимет их девочек. На Острове все улеглось, и папи начал зарабатывать немалые деньги в своем офисе в Бронксе. Следующее решение было очевидным: на лето нас, четырех девочек, нужно отправлять на Остров, чтобы мы не потеряли связь с la familia[37]. Скрытым намерением было выдать нас за земляков, поскольку все понимали, что если выдать дочь за американца, то внуки будут с рождения трещать по-английски и считать Остров местом, куда ездят за загаром.

Летний план встречал с нашей стороны ежегодное сопротивление. Ладно бы пара недель, но целое лето?

– У вас есть дела получше? – интересовалась мами.

Вообще-то да, у нас нашлись бы дела получше – если бы только они с папи позволили нам ими заниматься. Но работа была под запретом. (Боссу, нанимающему девушку, нужно только одно. Даже если его фамилия Хувер.) Лето было семейным временем, а родня у нас была по всему Острову: тут кузен, там кузен – куда ни повернись, вытягивал губы очередной четвероюродный брат.

Если одной из нас зимой доводилось что-нибудь натворить, мами и папи неизменно выдавали: «Возможно, проведя некоторое время на родине, ты образумишься». И мы живо брались за ум – или делали вид, что держимся за него. Иногда родители повышали ставки, угрожая отправить на Остров не только провинившуюся дочь, но и всех четырех девочек.