Девочки-лунатики

Спотыкаясь о разбросанные по полу туловища, она побрела искать кухню в этой черной квартире, потом вернулась за сумкой, и снова пошла, наступив кому-то на руку. Есть хотелось жутко, может быть, там найдется какая-нибудь еда, глоток чая или чего-нибудь еще, и тогда уже будет не так страшно ехать через весь город к Ларисе.

Кухня нашлась быстро. Посреди ее, на старом табурете, сидел Шершень и курил, глядя на Наташу осоловелыми глазами.

— С добрым утром, — вежливо сказала она.

— Ага. И вам не кашлять, — пробурчал он в ответ. — Чего не спится-то?

— Ехать пора, — виновато ответила Наташа, чувствуя себя Золушкой, сбегающей с бала в разгар самого интересного. — Тут это… того…

— Чего?

— Пожевать ничего нет?

— Вряд ли, — вяло ответил Шершень и махнул подбородком в сторону заваленного хламом стола. — Если и было что, все сожрали. Но поищи. Может, повезет.

Она порылась среди кучи объедков и пустых оберток от чипсов, сухариков и печенья, но ничего съедобного не нашла. Чтобы заглянуть в холодильник, пришлось протиснуться мимо Шершня, который даже не подумал подвинуться, однако и лапать не полез. В холодильнике тоже ничего интересного не оказалось. В кухонном шкафчике, когда-то дорогом и красивом, обнаружилась полупустая банка с растворимым кофе и упаковка заменителя сахара. Уже что-то. Наташа обрадовалась и стала озираться по сторонам.

— И чего мы ищем? — лениво спросил Шершень.

— Чайник.

— Экая ты… забавная, — фыркнул он. — Чайник! Рыба моя, откуда тут чайник? Ты бы еще самовар попросила.

Наташа наморщила лоб в недоумении, а потом более внимательно пригляделась к обстановке, сообразив, что не давало ей покоя все время. Квартира явно была не жилой. Тут не ели, не пили чай, не ложились спать, и если и собирались, то лишь для тусовок.

— Да-да, — усмехнулся Шершень. — Дом аварийный. Здесь в свое время был теракт, фундамент повредили, по дому трещина пошла. Жильцов расселили почти. На днях будут сносить, но пока жить можно. Вода еще есть и электричество, а газ перекрыли давно. Днем, ночью, в тишине можно слышать шорохи и треск, и это, блин, так странно, словно под тобой ад готов разверзнуться. Собираемся тут на свой страх и риск, хотя это запрещено, и после каждой тусовки думаем: что если наша башня сегодня рухнет?

Наташа застыла и даже прислушалась: не трясется ли под ней пол.

— Зачем? — прошептала она, боясь, что даже голос вызовет разрушительный диссонанс в балках перекрытий.

— Адреналин, — спокойно пожал плечами Шершень. — Мы танцуем на вулкане, рыба моя.

— Да вы ненормальные!

— Да. А кто нормальный?

Против своей воли Наташа почувствовала, что ее желание быть причисленной к этому странному обществу растет.

Всю жизнь она была… странной. Училась плохо, в меру хулиганила, а, когда выросла, стала таскаться вместе с дворовой шпаной по подъездам, в обнимку с гитарой, горланя песни, в которых строчки налезали друг на друга, тараня видимым отсутствием смысла. Жизнь в последние школьные годы казалась чудесной, наполненной фрондерскими противоречиями, что невероятно огорчало мать, простую швею из задрипанного ателье, и бабушку, которая вышла на пенсию, но упорно тащила в дом копеечку, торгуя газетами и журналами. Каждый раз, когда Наташа вляпывалась в историю, они сокрушенно качали головами, пытались воспитывать ором и слезами, рассказывали соседям, что «с девкой беда». А Наташа жила, доказывая всем на свете, что протестует не с больной головы, а потому что — человек, и имеет на это право, вопреки молве и установленным правилам.

Жизнь вопреки.

Она отвлеклась от мыслей, потому что в коридорчике, отделявшего кухню от готических черных развалин затопало, завозилось, послышались сонные голоса, а потом на кухню в обнимку ввалились Миша и давешняя блондинка, лохматая, щуря глаза с размазанной тушью. Под ярким светом одинокой лампыНаташа разглядела ее лучше.

Блондиночка тоже была не так молода, как казалось на первый взгляд, и вчерашнее неверное освещение ее невероятно красило. Вблизи она выглядела не так, чтоб очень. Кожа в разгар лета казалась бледноватой, не очень чистой, грудь мала, а тоненькие ножки слегка кривоваты. Недостатков, впрочем, было не так много, чтобы опорочить ее в чьих-то глазах, к тому же на фоне ее дорогой, не вписывающейся в атмосферу революционного движения одежды, Наташино барахлишко выглядело бледно.

Впрочем, бледно не бледно, а в блондиночке чуялся высокий класс. Такие вещи Наташа чуяла интуитивно. Неброское шмотье девицы было фирменным, дорогим, цепочка на шее — явно белое золото, а то и платина, а небольшой камушек на пальчике сверкал хищным огнем бриллианта. Сразу видно, она тут по собственной воле, хотя могла бы позволить себе Европу или Америку с ее калифорнийскими пляжами. Сразу понятно, богатейка, чья-то дочка или подружка.

Нет. Подружка вряд ли тусила бы в компании Шершня. Дочка скорее… Еще и к Мишке клеится, стерва…

Рядом с блондинкой Миша выглядел лучше, чем рядом с Наташей. Это было понятно. Наташа вдруг подумала, что сама она в атмосферу черной квартиры вписывается лучше этих недобитых аристократов.