Девушка из Англии

Маскат, Низва и Тануф, Оман, 1909 год, апрель

После предательства Натаниэля Мод долгое время неподвижно лежала на земле в состоянии безысходного отчаяния. Когда солнце село, Халид разжег костер, и Мод почувствовала на лице жар от бледных голодных языков его пламени, поднимавшихся на целых два фута. Ее тело озябло и окоченело, душа съежилась от потрясения, и девушке казалось, будто что-то темное и чужое заползло на освободившееся место.

– Мы должны отправиться по их следу! – слышались ей слова Фатиха, которые тот повторял снова и снова. – Бог нашлет на них чуму! Они все умрут за то, что сделали. Мы и так слишком долго ждали.

– Мы не можем ехать за ними, – говорил ему Халид опять и опять. Он принес Мод тарелку мяса и хлеба и поставил рядом с ней. – Шахин, ты должна съесть свою долю. Я знаю, ты меня слышишь. Ты должна подняться. Лежать – это не выход, – сказал он, но Мод не смогла ответить.

Мысли девушки не имели ничего общего с ее телом, с костями, с кровью. Не осталось воли ни говорить, ни двигаться. Лишь когда Халид прижег ей кожу каленым железом, она смогла вернуться в реальный мир.

Шел второй день ее безумия. Солнце садилось за дюны, и по мере того, как его свет угасал, стал усиливаться холодный ветер. Халид читал наизусть строки из Корана и ходил вокруг нее кругами, пока железное клеймо разогревалось в огне. Его слова, казалось, уносились прямиком в небо. Над их головой появились россыпи звезд. Одна из них прочертила черноту и погасла, оставив после себя лишь прекрасное воспоминание. Мод видела это, но у нее не осталось желаний. Она знала, что собирается сделать Халид, но ей было все равно, и она не боялась боли. Фатих поднял ее, посадил и наклонил голову девушки вперед. Халид обернул руку тряпицей, поднял светящееся клеймо с углей и прижал к затылку Мод.

Боль была подобна вспышке, превратившей ночь в день. Никогда Мод не доводилось испытать ничего подобного, и она не смогла сдержать рвавшийся из груди крик. Песок попадал в рот и скрипел на зубах. Она билась в цепких руках Фатиха и чувствовала запах своих паленых волос и кожи. Она кричала и кричала, даже когда клеймо перестало жечь кожу, и, возможно, Халид с Фатихом поняли, что кричала она не только от боли – она кричала, желая облегчить душу, чтобы исцелиться. Ожог не мог вызвать этого звука. Это рвалась наружу тьма, свившая себе гнездо внутри ее. Ярость завладела ею, сердце было разбито, и, глядя в серебристо-черное небо, она ощущала себя столь же одинокой, как холодные звезды над нею. Казалось, теперь она никогда не будет чувствовать ничего другого.

Они пустились в путь на следующий день, направляясь обратно к колодцу. Мод по-прежнему молчала, но была в сознании и могла сидеть в седле. Боль от ожога постоянно давала о себе знать. Мод позволила Халиду взять руководство в свои руки и потеряла счет времени. Она не обращала внимания на маршрут, не беспокоилась о запасах воды и вообще не принимала никаких самостоятельных решений. Они достигли Маската примерно через месяц, и стражники у городских ворот посмотрели на них подозрительно: три оборванных бедуина, один почти мальчик, с бледными потрескавшимися губами, выдающими смертельную жажду, на тощих верблюдах из Батины, которые только не валились с ног. Мод была как в бреду. Ее так поразил вид Маската и больших городских ворот, что на секунду она подумала, будто вернулась в Лондон. Она оглянулась, наполовину ожидая, что в честь ее приезда должен быть устроен какой-то праздник, что явится приветственная депутация, а на домах вывесят праздничные украшения в гамме цветов британского флага. Ничего такого, конечно, не было. Просто древние камни и сырцовый кирпич, выгоревший на солнце.

Стражники заставили их оставить верблюдов у ворот. Они смотрели хмуро, но дали каждому из путников по стакану воды. Та, что досталась Мод, имела вкус крови, и девушка выплюнула первый глоток, не понимая, в чем дело. Она провела рукой по губам и ожидала, что та окажется красной. Все трое медленно прошли через город и спустились к гавани, где блеск волн ослепил их и показался нереальным. Они долго смотрели на море воды, которую, к сожалению, нельзя было выпить. Потом нетвердой походкой Мод подошла к двери британского представительства и постучала.

Мод забыла имя вазира, как только он его назвал, и это ее встревожило. Она помнила, что, покидая Салалу, хорошо знала, как зовут этого человека. Это был высокий мужчина с глубоко запавшими глазами, и когда он заговорил, Мод поняла, что не может сосредоточить внимание на его словах. На стене висел портрет короля Эдуарда VII[154], и солнечные лучи, отраженные от морской глади, танцевали на потолке. Струпья на затылке, где Халид приложил клеймо, невыносимо чесались. Она отхлебнула чая, который ей принесли, и обожгла нёбо.