Девушка из Германии

Мать закрыла глаза так крепко, как только могла. Она не хотела слушать. Она не могла понять, почему до сих пор должна расплачиваться за свою вину.

– Поговорите с Густаво. Упросите его вернуть нам Рафаэля. Мы не будем просить его ни о чем больше. Если Рафаэль умрет… – Гортензия не докончила.

Мать молчала, уставившись в стену. Все ее тело дрожало.

После долгого молчания Гортензия поднялась на ноги. Эсперанса взяла ее за руку, и они вдвоем направились к двери. Они не попрощались, и больше мы о них ничего не слышали.

Продолжая дрожать, мама попыталась встать со стула. Каталина и я поспешили ей помочь. Она шла с большим с трудом, и нам пришлось почти нести ее, чтобы уложить в постель. Она нырнула в белые простыни, зарылась головой в подушку и, казалось, уснула.

На рассвете следующего утра я зашла в ее комнату вместе с Луисом, чтобы он попрощался с ней перед школой. Когда он поцеловал бабушку в лоб, она открыла глаза, схватила его за руку и посмотрела пристально и отчаянно. Потом, собрав все оставшиеся силы, она прошептала ему на ухо на языке, который он не мог понять:

– Du bist ein Rosenthal[6].

С тех пор как мы прибыли в порт Гаваны и сошли с борта злополучного «Сент-Луиса», мама в первый раз заговорила по-немецки. И в последний.

Анна 2014

Эта поездка оказалась для мамы тяжелее, чем она представляла. Когда тетя Ханна рассказала ей о том, что случилось с Рафаэлем, у мамы не укладывалось в голове, как Куба, страна, которую она боготворила как бастион социального прогресса, могла создать концентрационные лагеря для очистки от своих «неугодных» граждан, в то время как весь мир просто смотрел на это. Возможно, дедушка Густаво думал, что ведет себя правильно: что он действительно реабилитирует тех, кто сбился с пути, те «пятна на теле общества», которые нуждаются в исправлениях.

Преступление дедушки Густаво было для него актом спасения. Чего я не могла понять, так это почему тетя Ханна никогда не просила своего брата помочь Рафаэлю. Она оставила все на усмотрение моей прабабушки.

Прошел год, прежде чем Рафаэля освободили и позволили всей его семье покинуть страну. Каталина рассказала, что, когда она узнала об этом, то побежала сообщить эту новость прабабушке, которая к тому времени окончательно слегла в постель в знак вечного самонаказания. Прабабушка была недовольна тем, что Рафаэля уже освободили. Вина была гораздо глубже, и Густаво тоже должен был ее искупить.

В конце концов, когда Густаво и Виера однажды появились, чтобы сообщить Альме, что они отправляются в далекую страну в качестве послов той нации, которую она так ненавидела, Каталина рассказывала, что моя прабабушка просто отвернулась от них. Это была ее единственная реакция. Каталина сказала: это было проклятие, она проклинала своего сына и желала им обоим смерти. Ее жест ранил Густаво до глубины души. Мой отец остался с тетей Ханной, когда его родители уехали на край света.

Каталина посвятила себя уходу за Альмой. Она кормила и мыла ее, каждый день меняла постельное белье и лечила ужасные пролежни, которые медленно разъедали ее тело. Странно, но по мере того, как она увядала, ее волосы вновь обретали прежний блеск.

Я сама как-то поднялась в комнату прабабушки, где пахло дезинфекцией. Серое покрывало, натянутое на матрас со сломанными пружинами, кажется, все еще частично хранило ее присутствие. Я присела в углу кровати и почувствовала боль последних лет прабабушки, когда она лежала здесь в бесконечном молчании.

Тетя Ханна хранила прядь волос Альмы в черном деревянном сундуке вместе с самыми драгоценными украшениями. Это была реликвия семьи Розенталь.

Я также заметила там выцветшую кожаную записную книжку и маленькую синюю коробочку, которую моя тетя никогда не открывала, выполняя обещание, которое она дала на корабле давным-давно.

Вошедшая Каталина обняла меня за плечи.

– Это все, что у нас осталось от Виеры. Это ее семейный фотоальбом и несколько писем, которые написала ее мать, когда оставила ее в Гаване с дядей. Наверное, она предчувствовала, что они больше никогда не встретятся, – сказала Каталина и умолкла. – Альма была хорошей женщиной, – продолжила она через некоторое время, как бы успокаивая меня. – Это я сказала ей, что ее сын и Виера погибли в авиакатастрофе. Как бы ты ни ненавидела своего сына, смерть – это всегда удар, дитя мое. Еще одна могила на кладбище без тела.

По словам Каталины, прабабушка на самом деле внутренне умерла довольно давно, но не знала, как отпустить себя, хотя знала, что пришло время присоединиться к мужу и сыну.

– Если у тебя нет веры и ты не готов простить, то твое тело и душа не могут уйти вместе. Мне осталось недолго. Если меня разобьет инсульт, я позволю себе уйти сразу! Какой смысл во всех этих страданиях? – Каталина была мудрой старухой.

Последние дни прабабушки были ужасны: она не могла глотать и еле дышала. Каталина день и ночь сидела в кресле у ее постели, шепча ей на ухо:

– Теперь ты можешь идти, Альма. Все в порядке. Не страдай больше.