Девушка из Германии

В канун Нового года Гортензия наполнила дом ароматом розмарина. Мы посадили его на террасе и были поражены тем, как хорошо он растет. Мы собирали его в конце лета и сушили листья, которые Гортензия хранила в картонной коробке: осенью она готовила настойки для нас, и пока мы пили, рассказывала нам о волшебных свойствах этой травы. В последнюю ночь 1958 года мои руки, волосы и даже простыни пахли розмарином.

На следующее утро Гортензии не терпелось ввести нас в курс дела в своей обычной манере «конца света». Она стала нашим единственным контактом с внешним миром. Мы узнавали обо всем, что там происходило, со слов женщины, которая была уверена, что остров разваливается на куски, и придавала каждому событию оттенки своего катастрофического видения. По ее мнению, мы были все ближе к апокалипсису, к Армагеддону: мы жили в последние дни: конец света близок. Мы всегда благоразумно игнорировали ее проповеди о наступлении долгожданного Царства Божьего.

– Это война! Правительства нет! – закричала она, еще более взвинченная, чем обычно, едва увидев, как мы входим в столовую.

Обычно она имела привычку разговаривать с нами, не отрываясь от домашних дел, – иногда, если она при этом стояла спиной, было трудно понять ее, – но на этот раз она села за стол и понизила голос. Мы быстро сели рядом: я видела, что мама начала волноваться.

– Они улетели на самолете, после полуночи.

– Кто улетел? – перебила я ее.

О, эти рассказы Гортензии! Она всегда считала, что мы уже знаем, что происходит.

– Тот, кто всегда желал нам здоровья в конце своих речей. Теперь мы можем пожелать ему того же, – объяснила она.

Я подумала, что радость, возможно, затуманенная страхом перед тем, что может произойти, будет чувствоваться по всему острову, особенно в Гаване. Но мы жили на острове внутри острова, запертые в Малом Трианоне, так что у нас не было причин что-то праздновать.

Тот Новый, 1959 год мало кто отмечал в нашем районе. В основном все празднование шло вокруг отелей и главных магистралей города. Даже наша шумная соседка была очень осторожна: она не открыла свою бутылку шампанского в полночь. Только несколько человек выбросили на улицу ведра с ледяной водой. В воздухе висела неопределенность.

* * *

Густаво без стука распахнул входную дверь. На нем была неизвестная форма. Когда мы увидели, как он входит, в оливково-зеленом костюме с красно-черно-белой нарукавной повязкой – то роковое сочетание цветов, – мама закрыла глаза. История повторялась. Она сочла это своим наказанием.

Густаво подошел к ней и поцеловал, широко улыбаясь. Он обнял меня за талию и позвал Гортензию, которая прибежала с кухни, как только услышала его голос, даже не замешкавшись, чтобы вытереть руки. Позади него в дверях появилась молодая женщина, тоже в форме.

– Это Виера, моя жена, – сказал он.

Услышав это, мать застыла как громом пораженная. Она быстро оглядела новоприбывшую с ног до головы, изучая ее фигуру, черты лица, профиль, зубы, каштановые волосы и желто-зеленые глаза.

– Мы только что поженились. Виера беременна, так что еще один Розен на подходе!

Когда я смотрела на мать, я могла сказать, о чем она думает.

Мы не должны потерять этого ребенка. Посмотрите, что мы сделали с Густаво после бегства сюда, постоянно думая о тех, кто остался на той стороне Атлантики, так и не обосновавшись на острове, где мы должны были остаться. Этот ребенок станет спасением семьи, единственным, кто не будет нести бремя нашей вины.

Она встала с кресла, не обращая внимания на Густаво, подошла к Виере и обняла ее. Она бережно положила руку на еще плоский живот незнакомки, которая собиралась произвести на свет долгожданного ребенка, ее первого внука. Виера казалась испуганной, но позволила погладить себя этой старой женщине, которая, по словам ее мужа, жила в прошлом, отвернувшись от страны, где ей теперь приходилось обитать.

Альма не знала, радоваться ей или сетовать, что ее сын, которому она не сделала обрезание и которого отправила в школу, где совершили все возможное, чтобы стереть любые следы, которые могли бы стать знаком отличия, женился на нечистой женщине, такой же нечистой, как и мы. Она была уверена в этом. Кто знает, откуда была родом семья Виеры, как она вписалась в жизнь на острове… Альма не осмеливалась спросить ее фамилию. Какой в этом смысл? Ничего уже не исправить.