Девушка из Германии

В тот Новый год мы также потеряли Эулоджио. Он решил, что пришло время начать свою жизнь за пределами чужой ему семьи. В одночасье он превратился из водителя в рабочего и впервые почувствовал себя свободным человеком в разгар революции, которая только начиналась. Наконец-то, сказал он Гортензии, в этой стране мы все равны, независимо от того, сколько у нас денег или в какой семье мы родились. Вскоре он собрал вещи и уехал, не попрощавшись.

Гортензия так и не простила его, но для мамы в его отъезде был и положительный момент: теперь нужно было выплачивать на одно жалованье меньше.

* * *

В последующие дни улицы стали заполняться бородатыми длинноволосыми солдатами: все они носили нарукавные повязки, которые невозможно было не заметить. Соседи выходили их приветствовать, женщины бросались к ним в объятия, некоторые даже целовали их. Пасео превратилась в военную магистраль. Толпы людей маршировали рядом с ними к главной площади, где всю ночь напролет слушали революционные речи от молодого лидера, который, очевидно, очень любил звук собственного голоса. Гортензия с гордостью рассказала нам, что Густаво поднялся на трибуну рядом с человеком, который захватил власть силой оружия. Мама слушала ее с ужасом, но не проронила ни одной слезы. У нее их не осталось.

Однажды октябрьским днем Виера вышла из машины с ребенком на руках. Густаво остался рядом с водителем. Когда Виера увидела нас, она, не поздоровавшись, прямо объявила:

– Это Луис.

Она сказала это шепотом, чтобы не разбудить ребенка.

Мы в замешательстве посмотрели друг на друга: Луис? Густаво никогда не переставал удивлять нас. Мама, а потом и Гортензия взяли ребенка на руки. Я поцеловала его в лоб, подумав, что он больше похож на папину родню. Он родился с копной темных волос.

Виера не захотела ничего есть или пить, даже не захотела присесть.

– Густаво ждет меня в машине, он спешит. Я не хочу его расстраивать, – сказала она. И оба быстро уехали.

Гортензия принялась выяснять, откуда Виера родом, хотя, в конце концов, это было совершенно не важно, потому что мама с самого первого дня была уверена, что Виера – одна из нас. Однажды вечером Гортензия подтвердила эту новость:

– Виера – полячка. Она родилась в Германии, как и вы, а в пять лет была отправлена на корабле на Кубу к дяде, который приехал раньше. Видимо, она потеряла всех своих родных во время войны.

Глаза мамы широко раскрылись – казалось, она пытается перевести дыхание.

– Ее дядя, пожилой человек с либеральными идеями, связан с новыми людьми, которые сейчас у власти на острове, – объяснила Гортензия. – Его настоящее имя Абрахам, но он назвался Фабиусом, когда приехал на Кубу.

Я отправилась в свою аптеку, чтобы не дать разговорам Гортензии приглушить радость от появления нового Розена. Придя туда, я увидела, что Эсперанса в дверях оживленно разговаривает с каким-то высоким мужчиной. Я не могла понять, спорят они или просто болтают. Увидев меня, Эсперанса улыбнулась и зашла обратно в аптеку. Мужчина повернулся ко мне.

С того места, где я стояла, яркий солнечный свет не позволял мне разобрать, кто это: он был в тени. Все, что я смогла увидеть, – это то, что он одет в бежевый костюм и у него широкие плечи. Затем я увидела его руки. И узнала их.

Это был Хулиан. Без кудрей, с более широкой, квадратной челюстью, сильной шеей и густыми бровями, которые делили его лицо на две части. Мы улыбнулись друг другу: его глаза знакомо прищурились. Его губы остались прежними, как и его озорной взгляд.

– Моя дорогая Ана-через-«ха». Ты думала, я тебя забыл? Мне нравится твоя «аптека Розен»!

Не раздумывая, я его обняла. Он выглядел удивленным, но только рассмеялся и снова произнес мое имя, на этот раз шепотом:

– Ана-через-«ха»… Тебе, должно быть, так много нужно рассказать мне.

Я взяла его за руку, и мы перешли через улицу, чтобы посидеть под огненными деревьями в парке. Он рассказал мне, что во время кризиса в университете семья решила отправить его учиться в Соединенные Штаты.

– Я окончил юридический факультет и теперь вернулся, чтобы помогать отцу в его практике… а нашел город, полный солдат.

Пока он говорил, я не могла оторвать от него взгляда. Хулиан больше не был тем юным студентом.

– Я думал о тебе все это время, – сказал он, смущенно опустив глаза.

Я всегда была чужой в этом городе. Теперь он тоже был чужим, и это нас объединяло. Впервые я почувствовала надежду. Возможно, для меня круг испытаний замкнется.

С того дня Хулиан приходил в аптеку каждый вечер перед самым закрытием. Мы оставались в парке, немного болтали, а потом он провожал меня домой. Иногда он приходил в полдень, и мы шли по Калле, 23, чтобы пообедать в очаровательном кафе «Эль Кармело».

Хулиан хотел узнать обо мне побольше, но рассказывать было почти нечего: папа погиб на войне, пока мы ждали его в Гаване, чтобы отправиться в Нью-Йорк, и наше временное здесь пребывание превратилось в постоянное.