Девушка из Германии

Дорогая Ана-через-«ха»!

Я не знал, как попрощаться: я не умею прощаться. Я возвращаюсь в Нью-Йорк со своей семьей. Мы потеряли все. Здесь для меня нет места. Я знаю, что ты не можешь бросить свою мать, что ты в долгу перед семьей. То же самое и у меня. Я единственный, кто у них остался. Я хочу, чтобы ты была рядом со мной, чтобы существовали только ты и я.

И я знаю, что однажды мы встретимся снова. Мы уже разлучались однажды, но я нашел тебя.

Я буду скучать по нашим вечерам в парке, по твоему голосу, по твоей белой коже, по твоим волосам. Но лучше всего я буду помнить самые голубые глаза, которые когда-либо видел.

Ты всегда будешь моей Аной-через-«ха».

Хулиан

Еще один человек, который меня покинул.

Я не плакала, но и работать не могла. Я читала письмо так часто, что выучила его наизусть. Читала его про себя, а потом вслух, перечитывала каждое предложение. Мои встречи с ним в квартире на восьмом этаже с видом на море были выгравированы в моем сердце, в моей голове, на моей коже.

И дождь тоже. Как только начинается дождь, я вижу, как Хулиан протягивает мне руку, поднимает меня, обнимает. Мне было за что поблагодарить его.

Я пообещала себе, что отныне я больше никого не впущу в свою жизнь. Все эти надежды не для меня. С каждой минутой лицо Хулиана выцветало в моей памяти, но я все еще могла отчетливо слышать его голос: «Ана-через-«ха».

А потом появились солдаты.

Я видела, как они вылезли из машины и подошли к двери аптеки. Я повторяла слова из прощального письма Хулиана, как будто это было заклинание, которое могло защитить меня. К счастью, Эсперанса оставалась очень спокойной и смогла передать свое спокойствие и мне. Я ждала их за прилавком, не говоря ни слова. Они пришли, чтобы отнять у меня то, что принадлежит мне, то, что я построила тяжелым трудом. Мне больше нечего было терять.

Глядя им прямо в глаза, я разорвала письмо на тысячу кусочков. Мой великий секрет оказался на полу, в маленькой мусорной корзине. Я не дала им ничего сказать. Ошеломленные, солдаты просто уставились на меня. По-прежнему молча я обняла Эсперансу и Рафаэля и вышла из аптеки, не оглядываясь. Пусть они забирают все. Я больше не чувствовала страха.

По дороге домой я ускорила шаг и повторяла про себя: этот город – перевалочный пункт, мы приехали сюда не для того, чтобы пустить корни, как эти древние деревья.

Когда я пришла домой, в гостиной были Густаво и Виера с ребенком, которому только что исполнилось три года. Густаво был полон решимости держать Луиса как можно дальше от нас: я не знала, делал он это, чтобы наказать нас или чтобы не дать нам привить его сыну отношение к стране, за которую он сам был готов умереть. Я думала, что он, вероятно, появился после такого долгого отсутствия, просто чтобы узнать, как мы отреагировали на захват аптеки.

То, что принадлежало нам, теперь находилось в руках нового порядка, частью которого был мой брат.

* * *

Ночи становились все более трудными для меня. Если мне удавалось заснуть, мои воспоминания превращались в бессмысленную путаницу. В моих снах смешивались Хулиан и Лео. Иногда я просыпалась оттого, что видела Хулиана на палубе корабля «Сент-Луис», державшего меня за руку, когда мы поднимались по трапу, и Лео – взрослого мужчину, сидящего рядом со мной под огненными деревьями в парке.

Я вернулась к нашей домашней рутине и начала давать уроки английского детям, которым было наплевать на учебу. Я стала немецким учителем, который преподавал английский в районе, где меня знали как полячку. Дети и подростки, которые приходили к нашему крыльцу, чтобы я научила их говорить: «Том – мальчик, а Мэри – девочка», стояли в очереди на выезд из страны вместе со своими родителями. Один из них, юноша, который должен был пройти военную службу после окончания школы, отчаянно хотел покинуть остров, но ему сказали, что из-за его «призывного возраста» это невозможно. Я стала учителем, а мое крыльцо – исповедальней.