Девушка из каюты № 10

Одну таблетку я выдавила из упаковки сразу после встречи с Нильссоном в понедельник утром, но так и не выпила ее – остановило дурацкое желание доказать, что мой организм не зависит от этих безобидных белых кружочков. Я не выпила таблетку, однако и не выбросила ее – оставила на столешнице.

Хотела показать, что я контролирую ситуацию. Такой идиотский способ сказать Нильссону: «Да пошел ты».

А после ссоры с Беном и вовсе забыла про таблетку. Пошла в спа, там увидела надпись в душе…

Получается, последний раз я приняла лекарство сорок восемь часов назад. А может, и больше шестидесяти. От этой мысли стало неуютно. И даже не просто неуютно, а страшно.

Первый приступ паники случился у меня… лет в тринадцать? В четырнадцать? В подростковом возрасте. Паника охватила меня… и прошла, я жутко перепугалась, но никому не сказала. Думала, такое бывает только с сумасшедшими. Другие ведь не начинают трястись и задыхаться ни с того ни с сего?

Какое-то время все шло нормально. Я сдала выпускные экзамены, начала готовиться к вступительным. И вот тогда снова началось. Приступы паники вернулись. Вскоре вся моя жизнь превратилась в борьбу с тревогой.

Я ходила к психотерапевтам, причем к нескольким. По объявлению мама нашла психоаналитика; серьезная длинноволосая женщина в очках уверяла меня, что причиной всему некий страшный секрет, который должен выйти наружу. Увы, у меня его не было. Я даже хотела придумать какую-нибудь тайну – чтобы узнать, станет ли мне лучше, когда я поделюсь ею, – однако не успела: психоаналитик (как и ее счета) стала раздражать маму.

Потом был наставник в центре поддержки молодежи, он занимался с группой девушек, среди которых оказались и страдающие анорексией, и наносящие себе увечья. И наконец меня направили к Барри, специалисту по когнитивной поведенческой терапии; Барри учил меня успокаивать дыхание под счет. Теперь я на дух не переношу лысеющих мужчин с тихим вкрадчивым голосом.

Хотя никто из них толком не помог, я сдала экзамены и уехала в университет. Там мне стало немного лучше, и я подумала: может, все это проходит с возрастом, как увлечение поп-группами и вишневым блеском для губ. Может, эта проблема осталась в доме родителей вместе с моими детскими вещами. В универе было здорово. Я получила диплом и жаждала покорять мир. Встретила Бена, устроилась на работу в «Велосити», нашла квартирку в Лондоне – казалось, жизнь налаживается.

И именно в тот момент все обратилось в прах.

Все шло хорошо, я пережила расставание с Беном (еще как пережила). Врач снизил дозу до двадцати мг в день, затем до десяти. Самочувствие не ухудшалось, я стала принимать по десять мг через день, а потом и вовсе прекратила.

Я продержалась два месяца. За это время похудела на двенадцать килограммов и едва не потеряла работу в «Велосити», хотя они не знали, с чего это я вдруг перестала появляться в офисе. В итоге Лисси позвонила моей маме, и она сразу отправила меня к врачу, а тот пожал плечами и сказал, что это, наверное, синдром отмены, что время для прекращения приема лекарств было неподходящим. Вернул мою первоначальную дозу, сорок мг в день, и вскоре мне стало лучше. Мы решили попробовать слезть с лекарств в другой раз, но до этого так и не дошло.

И сейчас не самое подходящее время. Только не здесь. Только не в металлическом коробе в шести метрах под водой.

Сколько времени прошло в тот раз, чтобы мне стало по-настоящему хреново? Не так уж много, насколько я помню. Дня четыре, а то и меньше.

Если честно, я уже чувствовала, как тревога пронизывает мою кожу тоненькими электрическими разрядами.

Ты сдохнешь здесь.

Никто и не узнает.

О боже. Боже боже бо…

За дверью раздался какой-то звук, и я замерла. Задержала дыхание, мысли, тревогу и просто сидела не двигаясь. Что делать?

Ручка двери повернулась.

К горлу подступил ком. Я встала и отошла к дальней стене. Перед глазами пронеслись какие-то образы. Нильссон. Повар в латексных перчатках. Девушка в футболке «Пинк Флойд» с ножом в руке.

Я нервно сглотнула.

Сквозь щель просунулась рука, схватила тарелку и стремительно исчезла. Дверь захлопнулась. Свет погас, моя каморка погрузилась в такую густую чернильную тьму, что я практически ощущала ее на вкус.

Черт.

Я ничего не могла поделать. Я несколько часов, а может, дней или минут, лежала в непроглядной тьме, то и дело проваливаясь в сон, надеясь увидеть хоть узкую полоску света в коридоре, хоть что-то, доказывающее, что я здесь, что я действительно существую, а не затерялась в адских лабиринтах собственного воображения.

Видимо, в конце концов я крепко уснула, потому что затем резко проснулась с бешено колотящимся в груди сердцем. В каюте по-прежнему было темно, и я, вся потная, дрожа, цеплялась за койку, будто за спасательный плот, и мысленно пробиралась сквозь дебри самого страшного сна, что я когда-либо видела.