Девушка из золотого рога

За это время Ахмед паша Анбари гостил у своей дочери в Вене одну неделю и выразил крайнее неодобрение тем, что она отвергла принца и все еще не была беременна. В эти четыре месяца Хаса один раз собрался съездить с Азиадэ в Тироль. В руках у него были две длинные темные доски и палки, о назначении которых Азиадэ имела весьма смутное представление. В Тироле она куталась в меха и зубы ее стучали уже при виде снежных полей. Она сидела в гостиничном номере у горящего камина и с ужасом смотрела в окно. А там Хаса бросил деревянные доски на снег, встал на них, взял в руки две палки и помчался с бессмысленной скоростью по горам и долинам, ежесекундно рискуя сломать себе шею. На нем был шарф, круглая мягкая шапочка, а уверенность движений придавала его облику особую красоту и мужество.

Азиадэ смотрела на него и была горда тем, что он, до тех пор, пока она сама этого хочет, будет ее мужем. И все же, сидя у горящего камина, она дрожала от холода и думала о доме, который должна была построить для принца, и в котором до сих пор не был заложен ни один камень. Хаса был, конечно же, достойным и красивым мужчиной, но точно не был ее домом.

Четыре месяца пролетели быстро и однообразно, и лишь один раз, в течении одной недели обстановка в доме Хасы накалилась. Азиадэ все помнила: стояла середина декабря, Хаса пришел из больницы в хорошем настроении:

- Скоро Рождество, - сказал он и его лицо сияло, как у маленького ребенка, - я достану к этому дню елку и украшения.

- Не надо, - ответила ему Азиадэ, – я не хочу этого.

Хаса был поражен.

- Рождество, – стал он объяснять, - ты вообще понимаешь, что это значит? Елка с яркими свечами и игрушками и под елкой подарки. Когда я был еще маленьким, ко мне всегда приходил Дед Мороз с длинной бородой и я верил в то,что он настоящий. Ты что, не знаешь, что такое Рождество?

- Я прекрасно знаю, что такое Рождество. Это самый важный праздник христиан, но ты же знаешь, что твоя жена мусульманка и ты вообще-то тоже. Мы не должны праздновать Рождество.

- Но, дитя мое, – Хаса негодовал, – Рождество, это же Рождество. Как ты не понимаешь? Я праздновал его всю свою жизнь!

- Ладно, – сказала Азиадэ, – покупай себе рождественскую елку. Я поеду на неделю к отцу в Берлин. В Берлине есть одна мечеть, а я там давно не была.

Хаса очень рассердился. Он метался по комнате, рассказывал о своем детстве, осуждал дикую жизнь Азии и даже упомянул Марион, сказав, что хоть она и недостойная женщина, но тоже не имела ничего против Рождества.

- Она не была мусульманкой, - возразила Азиадэ, - почему она должна была быть против Рождества?

Но Хаса не слушал ее и долго говорил о елке, до тех пор, пока не пришел первый пациент и ему пришлось идти в кабинет. После приема, он очень злой ушел в кафе и поделился с доктором Матушеком своим горем:

- Ты понимаешь, - говорил он, недоумевая, - она не хочет ставить рождественскую елку. Она могла бы найти под ней чудесную меховую шубку. Ты можешь это понять?

- Она просто дикарка, - смеялся Матушек.

На следующий день все кафе уже знало, что жена Хасы запретила своему мужу, покупать рождественскую елку.

Курц подошел с распростертыми объятиями к столу Хасы и участливо спросил:

- И что ты теперь будешь делать в рождественский вечер, бедняга?

А метрдотель услужливо поведал о том, что где-то в городе открыто кафе для бедняг, которым некуда деться в рождественский вечер.

Хаса был вне себя. Но Азиадэ не сдавалась. На Рождество Хаса пошел к доктору Захсу, а Азиадэ провела весь вечер в одиночестве, сидя на диване, укутавшись в теплую шаль.

Всю неделю Хаса ходил надутым по квартире, но под Новый год он торжественно простил свою жену и в знак примирения преподнес ей шубу.

- Но если у нас будут дети, - сказал он серьезно, - мы будем справлять рождество. Дети не должны расти дикарями.

- Конечно, – сказала Азиадэ, потому что она была миролюбивой женой, – конечно, если у нас будут дети...

Потом наступило время карнавала. Вихрь роскошных балов охватил Хасу. Он достал себе календарь балов и размышлял:

- Бал в Опере, – шептал он, - Венский городской бал, Праздник Санкт Гилгенера.

Перед восхищенными глазами Азиадэ раскрылась вся роскошь города. Она смотрела на оперный зал без привычных рядов стульев партера и с ложами, откуда сверкали драгоценностями женщины. Она смотрела на готическую строгость ратуши в праздничном украшении ночного освещения, она видела залы, в которых коммерческие советники в крестьянских одеждах и жены адвокатов, втиснувшие свои ухоженные тела в платья простых деревенских девушек. Она не могла поверить в то, что где-то царит сорокаградусная жара, и Джон Ролланд валяется в пыли перед троном Аллаха и говорит с ученым о святом Абдессаламе.

Хлопнула дверь. Хаса вернулся из больницы. Он вошел в комнату, улыбаясь, явно в хорошем настроении, и погладил Азиадэ по голове. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

- Послезавтра Гшнас, – сказал Хаса, - мы, конечно же, пойдем туда.

Азиадэ рассмеялась. Слово Гшнас показалось ей смешным.

- Такого не может быть Хаса, Гшнас - это не слово. Это же невозможно выговорить.