Девушка кормившая чаек (СИ)

Русалочка... Дура, блин!.. Той, хотя бы, было обещано, что свадьба Принца ее убьет. А я чем думала? Вот, не приехал Принц. Что теперь? До скончания жизни работать официанткой? Бегать по утрам вдоль линии пляжа, в надежде, что появится Джессика — стриженная под ноль, но с ножом от Ведьмы?

И я смогу вернуться домой...

Домой. Само слово пахнет могильным тленом. Что ждет меня дома? Нет, уж. Лучше умереть, чем вернуться туда. В монотонную, как стук колес поезда скуку, стук спиц и беседы благочестивых женщин.

Лучше умереть.

Туман медленно откатывается в море.

Холодно и ужасно не хочется никуда бежать. Я думаю: стоит ли продолжать пытаться? Я закончу тем, что либо сломаю ногу в рассветных сумерках. Либо башку себе расшибу о камень.

Будет мне тогда «дзинь!»

И пока я думаю, по дощатой пристани пролетает белое платье и всполох длинных, как у ведьмы, волос. Девушка настолько худая, что платье висит на ней, как на швабре. И не платье это, а длинная ночная сорочка.

Я смотрю на нее, выпучив глаза, словно рак-отшельник.

— Дж..дж..джессика?!!

Она бежит прямо на меня. Разбросав в стороны костлявые руки, длинным прыжком соскакивает с насыпи и приземляется на дорожку. Бросив короткий взгляд через плечо, улыбается, как гиена и легко поднявшись, несется прочь.

Показалось мне, или она на самом деле меня узнала?..

— Джессика!

Отразившись от поверхности моря, имя разбивается вдребезги вместе с набежавшей волной. Пораженная, я вырываю из ушей горошины плейера. Яростно пинаю пяткой розовый круглый камень.

— Джесси!

В голове шумит. Оглохшая от музыки и собственных криков, я не сразу вспонимаю, что Джессика бежала не от меня. Я останавливаюсь и... слышу, как кто-то во весь опор несется за ней.

Крик вырывается сам собой, раздирая горло.

Человек тормозит, разворачиваясь боком, как лыжник. Пролетает по инерции немного вперед, взметнув подошвами облако песка и битых ракушек.

— З-заткнись!

Крик умирает.

Я сглатываю. Смотрю на него, испуганным кроликом. Он что-то рычит, метая молнии прозрачными голубыми глазами, но я не могу разобрать ни слова. Стою и смотрю на него, ощущая как сердце колотится в пищеводе.

Так вот ты какой... Филипп, граф Штрассенбергский.

То, что он не умеет оборачиваться летучей мышью, не вызывает у меня облегчения. Если верить рассказам, Джессики он может обернуться кое-кем пострашнее. И теперь, когда я стою с ним лицом к лицу, а не слушаю, хихикая, его вопли по телефону, мне очень не по себе. Его искаженное яростью лицо, кажется зеленым, как лицо Халка.

«Какое прекрасное и драматическое окончание!..» — проносится в голове.

Еще живая, стоя на берегу, я уже вижу фотографии в «Бильде». Себя, лежащую на песке. Раскинутые в падении руки. Волосы смешались с береговым мусором... Когда меня обнаружат, неблагодарные чайки уже выклюют мне глаза.

Вздрогнув, я останавливаю кадр и переворачиваю тело лицом вниз. Так лучше!.. Итак...

...мои волосы живописно смешались с береговым мусором. Ральф, упав на колени, рвет на себе свои. Я вижу полицейских; вижу Филиппа в наручниках. Серый пуловер из кашемира распахивается, обнажая белую футболку с большим треугольным вырезом.

— Ты! Мой! — говорит он Ральфу, рванувшись вперед.

Хлопок красиво облегает грудные мышцы. Лона, которая пришла посмотреть на мои останки, валится в обморок, узрев графский торс.

Равнодушный коронер склоняется над двумя телами: «Которая из них наша?» Ральф отвернув от Филиппа взор, обращает его на нас с Лоной. Филипп плачет, суровой мужской слезой. Полицейский, тем временем говорит ему: «Господин граф, вы имеете право...»

— Господи! — рычит «господин граф», не подозревая о том, что имеет право хранить молчание.

Я пытаюсь дышать глубоко и ровно. Не заболеть бы еще сейчас. Переломом челюсти.

Над нашими головами, тоскливо взвыв, пролетает чайка.

— Господи, у меня чуть кровь из ушей не пошла от твоего визга.

— Нельзя упоминать имя господа всуе, — отвечаю я машинально, не до конца соображая, что говорю.

— Кто сказал?!

— Наш общий брат-священник.

Помедлив, Филипп переносит вес с одной ноги на другую и сплетает руки на мощной груди.

— Н-да? — издевательски спрашивает он, ощупывая глазами мою грудь. — А по поводу твоего наряда он ничего тебе не сказал?

— Падре в таких вопросах он чрезвычайно строг, — говорю я нежно и нараспев, — Дома я ношу практичное хлопковое белье. Простое и целомудренное, как тетя. Святой отец проверяет лично...

— Что, тетино тоже?

— Тете за шестьдесят!.. Ей падре верит на слово.

Его оскал превращается в человеческую улыбку. Красивый у Ральфа парень, что уж и говорить. Особенно, когда улыбается.

— И почему я только не стал священником?

— Потому что грешил, — спокойно напоминаю я. — В семинарии.

У него мгновенно затвердевает лицо. В неясном полумраке рассвета, становится похожим на гипсовую маску. Сведенные брови, жесткий холодный прищур.

— Мы знакомы?

— Хочешь?

— Нет!

Он наклоняется ко мне, сморщив лоб и вытаращив глаза. Так близко, что я чувствую запах его лосьона после бритья. Тот же, что и у Ральфа!.. У них даже лосьон один на двоих! И от ревности, мне срывает крышу.