Девушка кормившая чаек (СИ)

С губ чуть было не срывается «...ибо я грешна» и я закусываю их как можно сильнее. Если он — друг Филиппа, с которым Наташа спит, значит — он и друг Ральфа. А у Ральфа среди священников только один приятель — отец Хадиб Фарух, англичанин индийского происхождения. Этот подходит по всем описаниям.

— Откуда, — начинает он было, но еще раз взглянув на бэдж, улыбается, обнажив густо-белые, как мел зубы.

— Верена! Сколько же я о вас всего слышал.

Я вспыхиваю от радости. Значит, Ральф обо мне рассказывает. По крайней мере, отцу Хадибом. Лишь одно омрачает счастье. Отец Хадиб — психиатр. Работает с бесноватыми. Делает заключения, по поводу одержимости духами, или же, что происходит чаще,— шизофренией.

— В профессиональном плане?

Он пальцем манит меня к себе и совершенно серьезно шепчет на ухо:

— Он хвастается тобой на исповеди!

Я просто падаю перед ним на колени, не в силах справиться с хохотом. Зажимаю ладонями рот, давлюсь им, всхлипываю. Хадиб снисходительно хлопает меня по плечу.

— Ну, же, дитя, — говорит он невинно. — Погодите, омывать мне стопы, меня еще не канонизировали.

— Верена! — Мария возникает в проходе, щелкая в мою сторону пальцами, словно Кармен. — Очнись! Возьми заказ. Шампанское в «люкс».

Я вскидываюсь, позабыв о священниках.

«Люкс»!

Восемь вечера.

Филипп!

Мы с ним условились, что он будет ждать до половины восьмого.

— ...шампанское, клубника со сливками, белый шоколад! — Янек почти швыряет на сервировочный столик ведерко и прозрачный, едва из машины, лед красиво обкружает бутылку «Моэт».

Большей пошлятины и придумать трудно. Разве что, розовое шампанское попросить. Но эффект достигнут: все затихают. Даже Лона и Сондра прекращают выяснять, кто из них больше виновен в том, что на полу оказалось нюрнбергские сосиски и кто должен все это теперь убирать.

— Это все от Филиппа? — спрашиваю я, закатывая глаза и ломаясь на публику, как Адина. — Он с ума сошел! Мне же это все абсолютно не нужно!..

— Что это значит? — глухо спрашивает она. — Ты снова идешь к нему?

Звездный час настал. Я слишком долго слушала о том, что немки ассекусальны и что любая, самая страшная литовка, даст самой красивой немке под дых и уведет ее парня.

— Что я могу поделать? — говорю я. — Мальчик попробовал настоящее немецкое качество. Не может остановиться.

— Для него ты — обычная девка! — вклинивается Янек из-за плиты.

Взгляды присутствующих перемещаются на него.

— Набор дырок, который можно в любой момент заменить.

— Янек, заткнись! — приказывает Мария. — Верена, ты тоже. Мы все уже поняли, что ты — его сверкающая богиня.

Кто-то фыркает, кто-то хихикает отвернувшись, но я не могу понять — кто. Янек яростно переворачивает скворчащие на большой плоской жаровне шницели и выглядит так, словно его жену обесчестили.

— Богиня, как же. Меркантильная шлюха, как все.

Куда только подевалось его хваленое самообладание, с которым он по четыре минуты обжаривал еще утром белковый омлет?

Янек вскидывает голову, словно борется с желанием плюнуть в меня. Эта дикая, ничем не прикрытая ненависть, задевает меня. Да как он смеет?! Как вообще он смеет предъявлять на меня права?

— Знаешь что? А я ведь в некотором роде, тоже хозяйка!

Он показывает мне палец, и повернувшись к плите начинает демонстративно греметь сковородками.

Ну, хорошо. пусть Лона ему расскажет, что мы с Ральфом Дитрихом не просто однофамильцы.

Дверцы лифта с тихим шелестом разъезжаются и из кабины, зевая и потирая кулачками глаза выходит парочка близнецов, подгоняемая озабоченного вида молодой мамашей. Счастливый отец замыкает шествие. На его лице застыла маска вселенской скорби и лишь в глазах, время от времени мелькает усталая мысль: «Неужели, это происходит со мной?!» Его взгляд на миг останавливается на ведерке и бутылке шампанского на сервировочном столике.

Похоже, что ему тоже когда-то хотелось мчаться в закат на красном спортивном автомобиле и пить шампанское с хохочущими красотками. Но его приперли к стене стремительно растущим пузом. Заставили поступить, как порядочный человек. Его жена обрезала волосы, они купили универсал и в кредит построили дом, за который молодому папаше приходится вкалывать день и ночь.

Да еще жена его пилит.

Я почти готова поспорить, что пилит. Слишком уж недовольный у нее вид. Неудовлетворенный. А он к семье испытывает примерно ту же нежность, что старая усталая лошадь — к телеге с поклажей. Тянет, потому что лягнуть не осмеливается, а на то, чтобы встать на дыбы ему не хватает ни сил, ни духу.

Он проходит мимо меня, не сводя глаз с шампанского.

— Антон! — раздраженно шипит молодая женщина и плотно сжимает рот.

— Иду! — отвечает он с сухой холодной яростью в голосе.

У меня подергивается рот. Антон! Словно я заглянула в собственное будущее и отступила назад. Все еще внутренне улыбаясь, я слышу, как из кабины кто-то окликает меня:

— Милая! — старушка с кокетливо взбитыми в пену серебристыми волосами, улыбается. — Входите же! Мы тут все прекрасно поместимся тут внутри. Не так ли, святой отец?

— Правда, — заполняет кабину любимый голос.