Девушка кормившая чаек (СИ)

— Первый секретарь епископа, — любезно напоминает Филипп. — Локоть неправильно держишь. Выше подними, а то сломаешь запястье... Вот, молодец... Ты всегда так реагируешь на советы добродетельных старцев?

Я оборачиваюсь, взревев, словно шторм за окнами. Природа бушует; ветер ломает ветви, дождь колошматит по окнам и мостовой. Даже море, посерев как гранит, грохочет волнами о разделительные полосы из больших валунов.

Рассмеявшись, Филипп сгребает меня в охапку, как игрок в регби и придавливает к дивану. Я сопротивляюсь, как бешеная. Меня сейчас все раздражает, в том числе — он. Но Филиппа это лишь сильнее заводит и в итоге, свалившись на пол, мы катимся по нему клубком, как спаривающиеся кошки. С воплями, укусами и шлепками.

Имеющий уши, да слышит, а наш сосед-епископ — отнюдь не глухой. Со дня приезда он ни разу не сошел в ресторан, ест только у себя и мне пришлось дать на лапу Лоне, но я своего добьюсь. Я возьму этого мудака за яйца. А пока — пусть слушает, — двуличный старый козел.

Пусть слушает...

***

— Ты ни разу не спросила меня о том, что я здесь делаю, — говорит Филипп, возвращаясь из ванной.

Я продолжаю смотреть в окно. На границе моря и неба, плотно клубятся тучи цвета «мокрый асфальт» и небо давит на голову, как потолок гробницы. Даже секс не помог мне унять тревогу. Надо попросить Хади, чтобы прописал мне успокоительное.

И перестать пить кофе.

— А это важно?

— Да, важно.

Впервые со дня нашего знакомства, Филипп так грубо припирает меня к стене, требуя ответа. Я понимаю, что это значит. Пора паковаться: наверное, пока я плескалась в душе, Ральф медитировал ему, что денежки целы и можно сворачивать лавочку.

— Если пытаешься со мной расстаться, так и скажи. Какая разница, зачем ты сюда приехал? — я отхожу от окна к дивану и плюхаюсь на него.

Филипп оборачивается:

— Я вообще интересую тебя, когда одет?!

«Прости, — так и хочется прокричать в ответ. — Я была грубой самкой, которая совершенно забыла о том, что у тебя есть чувства!»

— А я тебя?

Он выдыхает, словно на что-то решился. Задергивает штору, хотя никакой нужды в этом нет: «Смарагд» — Гулливер среди двух- и трехэтажных отелей. В окно может заглянуть лишь какой-нибудь летучий супергерой.

— Ты прекрасно знаешь, что да, — говорит Фил сухо; щелкает выключателем.

Откуда, по его мнению, я должна это знать? Может быть, существуют какие-то особенные сигналы? Как понять, что ты нравишься, если мужчина, бывший верным тебе всю ночь, на следущий день приезжает с какой-то Ульрике? Он ведь уехал сразу после ухода Ральфа. Значит понятия не имел, что на пристани, до утра качало и трясло его яхту.

— Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что у тебя с потенцией все в порядке; невзирая на сплетни.

— Я тебе нравлюсь?

— Да. Очень.

Филипп улыбается. Даже глаза улыбаются, потеплев изнутри.

— И ты мне. Очень-очень.

Глубоко вздохнув, я блаженно улыбаюсь в ответ. Качнувшись, Филипп делает шаг ко мне и распахивает руки. Подчиняясь тому же стремительному порыву, я поднимаюсь на цыпочки, чтобы крепко обнять его. Ответный захват так крепок, что почти расплющивает легкие. Но это сладкая боль.

Мы стоим, не двигаясь. Зачарованные новым, потрясающим ощущением близости, мы не слышим ничего, кроме грозы за окнами и биения двух сердец. Но волшебство не вечно...

— Тук-тук, — произносит Ральф. — Можно?

Не дожидаясь ответа, он распахивает дверь и заходит. У меня возникает такое чувство, словно под сутаной у него подрагивает кожа, как у нервного породистого коня. Взмахнув слегка приглаженной гелем гривой, Ральф щелкает каблуками:

— Какая удача — застать вас обоих одетыми! — восторженно восклицает он.

— В чем дело? — спрашивает Филипп, неохотно выпустив меня из объятий.

Я отворачиваюсь, не в силах выносить вид Ральфа.

Забавная штука — любовь.

Стоит снять розовые очки и рассмотреть, что взаимности нет и не было, — как она проходит. Только пыль кружится, разъедая глаза и нос. То чихать, то вдруг плакать хочется. И еще жутко стыдно: как можно было быть настолько слепой?

— У меня новости.

— Да? А я думал, ты просто узнал, что мне хорошо и уже не мог спокойно заниматься своими делами.

Неприязнь клубится по комнате, как клубятся между небом и морем темные облака.

— Весь отель уже в курсе, что тебе хорошо, Филипп. А больше всех об этом знает твой родственник.

— Я вас оставлю...

— Сядь, — роняет Ральф, глядя куда угодно, только не на меня.

— Можно чуть уважительнее?

На этот раз Ральф поворачивается, чтобы взглянуть в упор. Удивленный и одновременно разгневанный.

— Что ты сказала?

Я и сама не верю. Я что, осмелилась ему возразить? За окном беззвучно бьет молния; расколов голубыми трещинами потемневшее небо, освещает его лицо.

— Ты слышал.

— СЯДЬ.

— НЕТ.

— Оставь ее в покое, — Филипп медленно поднимает голову, словно боится резким движением нарушить хрупкий баланс. — Мне плевать, как вы общаетесь дома, но здесь, следи-ка за языком. Все, что ты скажешь, я приму на свой счет.

— Вот это настоящий мужчина, — восклицает Ральф, хлопнув себя по ляжке. — С яйцами! Как ты и хотела...