Девушка кормившая чаек (СИ)

— Не идиотничай, Филипп, тебе это не идет, — говорит Ульрике.

— Ты доела? — спрашивает он меня.

— Да.

— Тогда попрощайся с Ули. Нам надо идти.

— Куда?

Притянув мою руку, Филипп кладет ее на свой пах. Этого достаточно, чтобы у меня взорвался предохранитель. Мозг отключается. Губы пересыхают. Дыхание на миг прерывается и пальцы сами собой сжимают его пенис под джинсами.

Больше слов не требуется.

— О! — говорю я тихо. — До свидания, Ули.

В зале не развернуться, у лифта уже строится в очередь небольшая толпа.

Филипп оглядывается по сторонам, охваченный каким-то нервическим возбуждением. Словно Ретт Батлер, спасающий Скарлетт из горящей Атланты, он тащит меня за собой, в подвал. Туда, где находятся спортзал, бассейн и три сауны. Почти все гости на завтраке, лишь кто-то немилосердно топает, грохоча беговой дорожкой.

Филипп вталкивает меня в раздевалку и повернув в двери ключ, прижимает к стене, впиваясь в губы так яростно, как остервеневший от желания кот, впивается в загривок истошно орущей в притворном нежелании кошки.

Мои джинсы слетают в один момент. Кажется, я слышу треск молнии, но сейчас это последнее, что меня волнует. Обхватив шею Филиппа локтями, я подтягиваюсь и в тот же миг он обеими руками подхватывает меня под бедра. Треснувшись затылком о стену, что проходит почти незамеченным, я со стоном принимаю его в себя.

КОНЕЦ ПЯТОЙ ЧАСТИ

Часть шестая

В СТЕКЛЯНОМ ДОМЕ

Глава 1

«РАДИ ВСЕХ СВЯТЫХ»

Кое-как пригладив стоящие дыбом волосы, — никогда больше не стану заниматься сексом, у стенки! — я, вслед за Филиппом, поднимаюсь в холл.

— Понятия не имел, что постояльцам выдают отдельный ключ от раздевалки.

— Это было первое, что пришло мне в голову.

— Никогда не забуду эти глаза...

— Мне уже начинать ревновать?

— Пожалуйста, — любезно отвечает Филипп.

Я как раз пытаюсь ущипнуть его за сосок, а он — ухватить меня за запястья, когда останавливается лифт. Из кабины, постукивая руляторами начинают выбираться старички и старушки в элегантных ситцевых блузках. Оставив Филиппа, я спешно стягиваю поnуже свой кардиган. Вязанные края цепляются за ощеренную молнию. Как же трудно скрыть грех, когда разорваны джинсы.

— Не волнуйся так, — говорит Филипп, оказывая посильную помощь. — Хуже, чем в раздевалке, о нас уже не подумают.

— Уверен? Деградировать можно до бесконечности.

— Кто сказал?

— Мой приходской священник.

Ответить Филипп не успевает: в холле со звонком приземляется второй лифт и из него выходят по очереди — Ральф, молоденький отец Петер и Хади. Последний изгибает угольно-черную бровь и то ли одобрительно, то ли насмешливо произносит:

— Дет-т-ти мои!

Все трое останавливаются, одинаково сложив вместе кисти опущенных рук, как делают футболисты.

— Взгляните на них, отец Петер. Не рановато ли для греха?

Тот хмурится и краснеет, но не так сильно, как мой приходской священник. Ральф так и пылает гневом. Взлетев по шее, румянец заливает его лицо.

«Ты совсем уже охренел?!» — вопят глаза и Филипп моргает. Непонимающе и невинно.

— К делу, — хлопком соединяет ладони отец Хадиб; потирает их в предвкушении. — Кто из вас двоих хочет исповедаться?

— Ты. Трахал. Мою. Сестру! — шепчет Ральф с яростью. Если бы слова могли убивать, эта фраза прошила бы Филиппа, как автоматная очередь.

— Давай, назовем это «занимался любовью»? — спокойно ухмыляется тот. — Здесь леди.

— Для таких «леди» существует другое обозначение.

— Вы могли бы рассказать отцу Петеру чуть подробнее, отец Дитрих? Отец Бенедикт не знает толка в подобных женщинах, а я — слишком грешен, чтобы заводить речь о таких вещах.

Отец Петер мучительно и ярко краснеет. Мне почти его жаль. Почти. Хадиб понимающе улыбается ему и что-то говорит на латыни. Что-то про соитие и женские гениталии. Я не сильна в латыни, но «куннус» и «коитиус» мне знакомы. Дрогнув, молодой священник блеет какие-то жалкие извинения и удаляется прочь. Почти что бегом. Ральф оборачивается к Хади, как Цезарь к Бруту.

— Вы что, сговорились сегодня?!..

Филипп невозмутим:

— Этот бедный мальчик, что девственник? — спрашивает он, провожая взглядом алые уши Петера. — Что он делает среди вас двоих?

— Подвергает испытаниям свою веру, — предполагаю я.

— Шпионит, — не сводя с меня бархатных глах глаз, Хадиб загадочно улыбается. — Если ты еще не слышала, я тебе с удовольствием расскажу. Если ты мне расскажешь...

Это шутка, но что-то внутри меня вдруг вспыхивает и расцветает, как Красный Цветок.

Ральф рассказывал, что полгода назад Хадиба почти отправили в «ссылку». Он слишком увлекся приватным толкованием женских стонов при лунном свете. Услыхав же об африканской глуши, где ему предстояло проповедовать слонам и горилам, Хадиб усомнился в своем призвании. Он уже почти написал прошение о снятии сана, когда в епархии вспомнили, как много в него вложили.

В том числе, в его медицинское образование.

Учитывая нехватку священников, — Ватикан вынужден рассматривать по сто тысяч прошений о снятии сана в год, — отца Хадиба просто перевели в другой город. Туда, где прихожанки не так уж часто пересекаются между собой у дома священника.