Девушка кормившая чаек (СИ)

Ничего не подозревающая Ульрике, тем временем не сводит глаз с Марии и что-то по мере возможности вставляет в беседу, пока Филипп довольно резким жестом не велит ей умолкнуть и отойти. Что-то сказав Марии на ухо, он ободряюще похлопывает ее по плечу. Затем обращается ко второй своей даме. Судя по выражению на его лице, ничего хорошего это обращение в себе не содержит. Ульрике пытается оскорбиться, но ботокс не оставляет ей ни единого шанса. Кукольное личико такое же гладкое, как всегда.

— Хм!.. — неопределенно бурчит Адина, но больше она не говорит ничего, ибо по сигналу Марии с низкого старта устремляется к буфету с холодными закусками.

Я провожаю ее рассеянным взглядом. Адина в мгновение ока изымает из обращения злополучное блюдо и скрывается с ним на кухне. Ульрике что-то говорит Филиппу, касаясь его плеча унизанной перстнями рукой и ее браслеты скатываются к локтю.

Но вместо того, чтобы расстаять и стечь к ее ногам одним большим пульсирующим озером, Филипп довольно резко прикладывает пальцы к виску и разводит руками в стороны. Улыбка Ульрике лопается, как мыльный пузырь.

— Что ты встала, как жена Лота? — шипит Лона, бесшумно возникув из толпы за моей синой. — Иди и убей ее!

Я развожу руки в стороны, молча спрашивая ее: как именно? Адина уже унесла ту рыбу.

Лона отвечает столь выразительной мимикой, словно поставила на нас с Филиппом кучу денег.

— Включи мозги, — подбадривающе шепчет она. — Помнишь, как Анастейша разобралась с Еленой?

— Верена! — отвернувшись от Марии, Филипп замечает меня и Лона тут же уходит, ободрив меня выразительным взглядом.

— Доброе утро! — произносит Ульрике, но в глазах у нее затаилось что-то недоброе. — Позавтракать пришла?

— А зачем, по-твоему, еще ходят в ресторан?

— Не знаю. Может быть, приступить к работе?

Филипп, хмурый как небо за широким панорамным окном, одаривает ее нехорошим взглядом. Невинно ухмыльнувшись, Ульрике распахивает глаза. Быть может, в далекой юности за этот взгляд ей в школе не ставили двоек? Я морщусь.

То ли вчера природа бы была добра к ней, то ли сегодня ночью от нее убежала девочка с волшебными волосами. В резком белом свете люминесцентных ламп сразу ясно: ей не просто не двадцать пять. Ей даже явно не тридцать пять. Заполненные морщины, когда Ульрике пытается придать лицу какое-то выражение, вздуваются под кожей, как черви.

— Господи, — говорит Филипп с отвращением. — Тот человек, что тебе лицо делал... Он кто по профессии?

Ульрике, качнувшись на каблуках, смотрит на него, словно пытается осознать: не почудилось ли ей это. А Филипп вдруг мягко и почти нежно спрашивает меня:

— Как обычно, малышка? Омлет, свежие помидоры и цельнозерновой тост? — он с улыбкой протягивает руку и заводит мне за ухо прядь волос.

Ветер, яростно взвизгнув, обрушивает на окна невидимый кнут, отчего в зале вздрагивают все стекла разом. Дождь изо всех сил барабанит по ним, словно выбивает торжественную дробь к поднятию военного флага.

Со всех сторон на меня смотрят мои бывшие подруги. Смотрят, словно подбадривают. Даже Янек смотрит. Ждет, что Филипп обратится в вервольфа и откусит мне голову.

— Да, — отвечаю я, улыбаясь Филиппу так нежно, как только смогу и привстав на цыпочки касаюсь его губ своими. Наташа за спиной Филиппа тотчас вскидывает большой палец в одобрительном жесте. — Ты уже определился, с кем сядешь?

Улыбаясь, он проводит рукой по моей щеке и небрежно, не глядя, приказывает Ульрике:

— Покажи ей где мы сидим.

Пока Филипп, как простой человек стоит в очереди, набирает омлет с большого чугунного поддона и делегировав Лоне поджарить мне тост, возвращается, Ульрике успевает высказать все.

Припав к столу грудью, которая даже больше, чем у меня, — только не изменяет форму, соприкасаясь с твердой поверхностью, — она выплевывает ругательства. Не отрываясь взглядом от широкой спины Филиппа, шипит:

— Катись отсюда!

— А как же наша любовь?

У Сондры, пробегающей мимо, вздрагивают уголки губ и она так стремительно несется на кухню, что даже Ульрике в ее состоянии, догадывается, что здесь произошло. Она одним глотком допивает кофе. Спрашивает высокомерно и холодно:

— Думаешь, я шутки с тобой шучу? Я все выяснила. Кто ты, что ты и откуда ты. Никакая ты не сестра. Подстилка. Официантка. Позавчера ты разносила тарелки.

— И еще — кофейники. Кофейник, знаешь ли, денег стоит. Его кому попало не выдадут.

— Чего не выдадут? — спрашивает Филипп, возникая у меня за спиной и садится рядом.

Ульрике раздраженно, двумя руками берет кофейную чашечку. Она пустая, но дама настолько зла, что какое-то время попивает из нее воздух, даже этого не заметив.

— Кофейник.

— А-а, — коротко отвечает он, кладя руку на спинку моего стула. — Работать так унизительно... Кстати, Ули, а чем ты занимаешься. Ты так и не рассказала.

Заметив, наконец, что чашка пуста, Ульрике долгое время собирается с духом, глядя на ее донышко. Потом неопределенно пожимает плечами.

— По большей части, я занимаюсь благотворительностью.

Видимо, так на языке высшего общества, в котором они оба вращаются, называется «безработная».

— Ты ей что, тоже не заплатил?