Девушка кормившая чаек (СИ)

Я стискиваю напряженное, словно камень плечо. Ральф вскидывает голову и в его глазах я вижу много всего такого, что предпочла бы не видеть. Боль, ярость, стыд и... чувство вины. Я верю: он ничего не знал. Но от этого почему-то еще больнее: как можно не знать? С другой стороны, ведь верит же вся деревня, будто фрау Вальденбергер — чокнутая. А она и рада: может говорить во всеуслышанье, не таясь...

Совсем, как Джессика. Да, как Джессика. Она всегда говорила правду.

Филипп смотрит на меня в упор и почувствовав его взгляд, я поднимаю глаза. Теперь, по крайней мере, мне ясно зачем я ему понадобилась. И почему больше не нужна. Для нас все кончено. Пусть дальше разбираются сами.

— Я люблю тебя, — произносит он. Так обреченно и глухо, что до меня не сразу доходит смысл его слов. — Ты меня с ума сводишь... Наверное, это мне наказание, за то, что не стал священником. Любить без взаимности...

Ральф вздрагивает, словно его ударило током. Так вздрагивают, просыпаясь в ночи оттого, что приснилось, будто падаешь с лестницы.

— Я тоже люблю тебя! — возражает он.

— Любил... Пока у нее не выросли сиськи, — отвечает Филипп. — Ты спрашивал, почему я трахнул ее? Чтобы сделать тебе больно, Ральф. Зачем затеял все это дерьмо с судом? Чтобы сделать тебе больно... В отместку за всю ту боль, что ты причинил мне.

— Я рад, что все еще тебя мотивирую, — голос Ральфа звучит точно так же глухо и обреченно.

Я стою, скрестив руки на животе и смотрю под ноги. Какая чарующая сцена! Трогательная, но без пафоса. Хотя, быть может, еще не конец и кто-нибудь из них подпустит пару слезинок.

— Что ты собираешься делать дальше?

— Все то же. Или ты думал, я оставлю сан из-за этого мудака?.. Я хочу быть священником. Мне нравится быть священником!

— Мы могли бы стать миллиардерами!

— Для меня это не имеет значения. Я помогал тебе, потому что ты женился на Джессике. Это твой путь, Филипп. Не мой. Теперь ты можешь с ней развестись. Епископ вряд ли станет возражать. Теперь...

— Ты прав. Он не станет. Он теперь будет очень покладистым. Будет делать все, чтобы я был счастлив.

В комнате есть и другие неодушевленные предметы, но их взгляды останавливаются на мне.

— Ты забыл, что есть еще и Верена.

— Я дал ему слово, что это никогда не всплывет. И я сдержу свое слово.

— Спасибо, что известил, — через толстый слой льда, я слышу сарказм. — Могу я спросить, как именно ты собираешься держать свое слово? Язык ей отрезать? Пальцы отрубить? Глаза выколоть?

Филипп морщит нос, передразнивая не прозвучавший смех. Он медлит, рассматривая ковер и я дрожу все сильнее. Хочется схватить его за рубашку и хорошенько встряхнуть. Будь он поменьше, я так и сделала бы.

— Фил?.. — голос Ральфа вздрагивает. Что он увидел в его лице, что прочел по одному ему лишь видимым знакам. — Филипп, что ты?..

— Она может переехать, — роняет он. — Я... я не стану возражать. Выкрасит волосы, нанесет на кожу автозагар и наденет линзы. Она нужна тебе? Будь с ней. Все, что от нее требуется — хранить себя в тайне.

Фраза падает в пустоту, словно капля в гулкую бочку. Ральф удивленно приоткрывает рот. Его глаза расширяются и Филипп закусывает губу. Он вскидывает лицо, словно просит ни о чем его больше не спрашивать. В глазах появляется странный металлический блеск. Филипп кривится, как от боли и Ральф поднимается, чтобы обнять его. По-мужски, крепко. Филипп отстраняется, уперев ладонь в его грудь. И тогда Ральф тоже наклоняется и прижимается лбом ко лбу Филиппа. Тот замирает, крепко закрыв глаза. Они не целуются. Не делают ничего такого, просто стоят, сблизив головы. Филипп обхватил руками Ральфа за локти. Но я отвожу взгляд в сторону, ощущая себя ужасно лишней.

— Я поеду, ладно?.. Мне нужно время... время прийти в себя.

И кто теперь — Русалочка?

Он украл мою роль. Вызвался первым. Теперь уже не имеет значения, что он выгадал несколько миллионов. Будет считаться лишь то, что Филипп собой пожертвовал. Предоставив Ральфу выбор: я и муки совести, либо Филипп и те же самые муки.

— Я у себя, — цежу я сквозь зубы.

— Не обнимешь на прощание? — спрашивает Филипп. — Из вежливости?

Комедиант херов. Ральф тоже смотрит. Да так, словно я не имею права сердиться. Даже наоборот, ручку графскую целовать должна. И меня прорывает.

— Иди ты на хер! А ты, Дитрих, знаешь что, ты? Оставайся со своим замечательным другом, если ты так его любишь! Можете из Джессики чучело сделать и в кресло сажать за ужином. Но с меня хватит!

Он сбрасывает скорбь легко, словно шляпу. Ральф останавливает его, мертвой схваткой вцепившись в плечо, но Филипп продолжает пританцовывать на месте, как стреноженный жеребец. Он выворачивает шею, яростно сверкая глазами. Настолько взбешенный, что просто не понимает, как легко может высвободиться.

— Двуличный ублюдок, — собственный визг раздирает барабанные перепонки. — Ненавижу тебя! Не нужны мне твои подачки!..