Девушка не нашего круга

У бармена я спросил, где хозяин. Оказалось – отсутствует. Никакого менеджера или, к примеру, метрдотеля тоже не нашлось. Тогда я вынул из кармана «фотороботы» девиц, положил перед главным наливалой, напомнил: столько-то дней назад девушки были вдвоем, познакомились с толстым папиком лет сорока пяти, ушли вместе, уехали на его «Лексусе».

Он помотал головой:

– Не видел я их. Да вы поймите, я с клиентами редко общаюсь. Мне официант передает заказ, я исполняю. Только в редких случаях имею контакт, когда гости к стойке присаживаются, поболтать. Но эти две точно не садились.

– А кто из официантов их обслуживал?

– Или Верка, или Филя. У нас их двое, сейчас они посменно.

– А кто сегодня?

– Верка. Да вот и она. Подойди, тебя товарищ из органов спрашивает.

В глазах у официантки при слове «органы» блеснул мгновенный испуг. Однако, узнав, что лично к ней в настоящий момент конкретных претензий я не имею, Верка успокоилась. Это была моложавая хитрая бабенка лет тридцати пяти. Она мгновенно смерила «товарища из органов» взглядом, оценила, взвесила на внутренних весах, с сожалением отметила обручальное кольцо на моем безымянном – и сочла в итоге в принципе достойным, но временно порченным.

– Эти? Такого-то числа? Не, не помню. Да я их, может, и не обслуживала. Может, Филя? Но его сегодня в городе нет, он отпросился в Геленджик, в регпалату. А ты лучше у Хачика спроси. Он целыми вечерами тут сидит, блямкает. Правда, к закрытию память у него слабеет. – Она хихикнула. – И по клавишам попадает нетвердо.

– Вера Пална! – предостерегающе поднял палец бармен.

– А что я говорю? Устает товарищ к концу смены, ясное дело. Так что ты вон к Хачику подойди. – И пояснила: – Хачик – это не кликуха, не обидное. Имя у него такое, по паспорту. Я сама видела. Что поделаешь?

Бармен вмешался с оттенком ревности – впрочем, довольно юмористической:

– Чего это ты у Хачика паспорт смотрела?

– Замуж звал!

– Это он может! Он многих звал.

– И тебя? – отбрила официантка, вскинула поднос с бутылочным пивом и стаканами и побежала дальше по своим делам. Да, воистину, моим землякам-кубанцам пальца в рот не клади.

Я потащился к человеку, которого его армянские родители столь неудачно назвали именем Хачик. У него как раз был перерыв, и он сидел, полуобернувшись к своему инструменту, и смотрел вдаль, на вечереющее бушующее море. Вид у него был самый благостный, полный довольства. Двумя пальцами он держал на отлете сигарету, перед ним стоял бокал жидкости с пузырьками, намекая непосвященным, что это кола. Впрочем, запах, который мужчина вокруг себя распространял – стойкое амбре от многолетних и каждодневных возлияний, – пояснял и истинную природу сего напитка, и причину благостности, в которой товарищ пребывал. Как и тот факт, почему музыкант со столь несомненным талантом (а я это понял по первым же аккордам, что услышал, входя в заведение) выступает не в филармонии, не в группе, чешущей по концертным залам, и даже не в ресторации краевого центра, а здесь, в занюханном прибрежном кабачке.

Я предъявил свидетелю субъективные портреты обеих девиц и спросил, видел ли он их и при каких обстоятельствах.

– А что они натворили?

Несмотря на тайну следствия и категорическую личную нелюбовь к околослужебной болтовне с гражданскими, мне показалось, что в данном случае будет полезно приоткрыть карты. Я пояснил: столько-то дней назад здесь, в этом кафе, произошло знакомство с мужиком, а затем последующее его напаивание и ограбление. Я подчеркнул – мне примнилось, что это поможет, – что девицы обчистили случайного знакомого до нитки, забрали машину, деньги и оставили его в буквальном смысле голым.

Бедолага по имени Хачик помедлил. В нем, очевидно, боролись два чувства: с одной стороны, мужская солидарность, а с другой – всосанное с молоком матери недоверие бывшего советского человека к органам. Наконец он изящно сбросил пепел и решился:

– Были они здесь.

– Какие из себя? Что делали? О чем говорили? Может, вы что-то слышали?

Художников и, к примеру, официантов лучше расспрашивать о лицах и фигурах. У них память визуальная. Если человек актер, по профессии или по жизни, у него лучше вызнавать, что он почувствовал в связи с тем или иным событием или человеком. (Как восклицала одна моя знакомая актриса: «Ох, я сейчас разрыдаюсь!») А у музыкантов память слуховая. Поэтому я в разговоре с Хачиком акцентировал на том, что тот мог услышать.

– Я чужие разговоры обычно игнорирую. Но одна из этих двух – вот эта девочка, светленькая, – танцевала. С тем мужиком. Чувство ритма у нее хорошее, но она танцу совсем не отдавалась, выглядела не вовлеченной. Напряжена была, как будто думала все время о постороннем.

– Наверное, о том, как свое дельце провернуть… А вторая? Черненькая?

– Она от столика отходила надолго… Светленькая сидела, мужик тот – тоже, а ее все не было. Три композиции я успел исполнить – «Стренджер ин зе найт», «Леди ин ред» и еще «Облади, облада», – и только тогда она вернулась.

– А где была? В туалете?