Девушка не нашего круга

– Похоже да. Оттуда шла. Хотя у нас не «Максим», долго сидеть в уборной условий нету. И странно, я еще подумал: почему одна ходила? Девушки обычно вдвоем уборную посещают, сговариваются там между собой или хихикают, сплетничают. А эта – одна отправилась. И сумку свою не оставила за столом, хотя подружка сидела, могла приглядеть. А сумка у нее вроде дамская была, но большая, тяжелая. Нет, с поклажей отправилась. Не понимаю зачем.

– А вы когда-то раньше их видывали?

– Не могу сказать со всей определенностью. Возможно, видел.

– Здесь? В Каравайном? В кафе?

– Э нет, это вряд ли. Здесь точно нет.

– А где тогда?

– Где-то тут, в здешних местах, на Кубани видел.

– А где вы тут у нас побывали?

– Э, молодой человек, я здесь живу двадцать семь лет, в самых разнообразных местах проживал! Сочи, Адлер, Мацеста, Кубанск, Пицунда, Гагры…

– Это не Кубань, – машинально поправил я.

– Да, знаю, Абхазия, я там жил еще до войны, замечательный край был! Всесоюзная здравница! В Анапе я жил, в Геленджике три лета провел, в Казацке, в станице Красивой! В Тамани, в Азове! Керчь, Ялта, Севастополь, Мисхор…

– Это Крым.

– Это неважно. Столько людей перед глазами проходит – разве упомнишь! Но где-то я их обеих раньше видел, точно. А где – не упомню.

– Они опасные преступницы, – напомнил я.

– Да понял я тебя, пытаюсь сообразить, с чего они мне знакомы.

Я видел, что человек не рисуется (если только самую малость), не наигрывает – он и впрямь, возможно, встречал девчонок, но не может припомнить где конкретно. Или – добросовестно заблуждается, что видел. Такое ведь тоже бывает. Особенно если свидетель злоупотребляет зеленым змием.

– Ты здесь, парень, в Каравайном служишь?

– Я из краевого управления.

– Когда уезжаешь?

– Возможно, скоро. – Всегда надо у потенциальных свидетелей, даже добросовестных, создавать синдром дефицита – типа, вспомнить и сказать надо как можно раньше, желательно прямо сейчас.

– Тогда давай. Я сегодня вечером еще вспоминать буду и с утра на свежую голову… А ты сюда завтра загляни. После четырех я всегда здесь.

Я подумал, что при привычках, которые продемонстрировал Хачик, понятие «с утра на свежую голову» – оксюморон. Хорошо бы ему назавтра хотя бы о самом факте нашего разговора вспомнить! Но вслух, разумеется, ничего не сказал, лишь дал ему визитку, где накорябал на обороте свой служебный мобильник.

* * *

Когда я уходил из кафе «Дельфин», осмотрелся: есть ли видеокамеры. Одно дело – субъективный портрет, который на то и субъективный, что похож лишь отчасти, и совсем иное – фото, пусть даже плохого качества или в странном ракурсе. На первый взгляд объективов я не обнаружил, на второй – тоже, но спросил для верности у бармена. Тот рукой махнул:

– Нет их у нас. Хозяин экономит.

– А может, нам сильно доверяет. Что мы левых клиентов не обслуживаем, все через кассу, – добавила случившаяся рядом официантка Вера, и оба они расхохотались. Чувствовалось, что народ здесь веселый и работает с огоньком.

Затем я прошелся по набережной, приглядываясь: может, мои девчонки все-таки попали случайно кому-нибудь в объектив?

Первая из нашедшихся камер принадлежала, судя по всему, наглухо закрытому кафе. Я пошел дальше.

Вторая обнаружилась над магазином с грустными надувными крокодилами, лебедями и прочими средствами спасения на водах для малолетних отдыхающих (которые все сейчас разъехались по своим начальным школам и детским садикам). Я представился продавщице, продемонстрировал свои «корочки», попросил доступа к информации. Та меланхолично ответствовала, что ничего не знает и не умеет, и стала звонить хозяйке. Хозяйка, как оказалось, выехала за товаром в Кубанск и собиралась вернуться в Каравайное поздно. Мы договорились с ней встретиться завтра.

С владельцем третьей камеры меня ждала удача. Он оказался на месте и согласился показать, что она засняла в нужный мне день и час. У него даже ноутбук при себе имелся, чтобы я изучил записи. Для начала я спросил его, как учили, о режиме работы устройства (непрерывный, дискретный, на движение), о том, совпадает ли время на экране с действительным. На самом деле, если я что-то найду и придется оформлять, положено будет еще с десяток вопросов задать.

Что тут скажешь? Порой мое дело, сыск, предстает удивительно тоскливым. Как там писал великий пролетарский поэт Маяковский? «Поэзия – та же добыча радия, в грамм добыча, в годы труды». Только у меня с поэзией негусто – вокруг самая, что ни на есть, низменная проза. Вдобавок поэтам обычно платят гонорар, а у меня стимул простой, как наковальня: если хорошо сработал, начальство пиндюлей не даст.