– Ты же знаешь, что Алекс пока никому не открылся, и, конечно, я первое время не возражал. Да я никогда не стал бы на него давить – каждый должен идти своим путем. Но, как это ни глупо звучит, я почему-то решил, что теперь мы сможем взять этот барьер вместе. Что я единственный, кто может помочь ему измениться и дать ему уверенность в своих силах… Господи, плохое кино какое-то, а не жизнь. Знаю, что никогда не смогу никого изменить, но, Пенни, я просто устал от вечной своей второстепенной роли. А та фотка, где мы целуемся, – она только раздула костер. Алекс перепугался до потери пульса и потребовал объяснений, как вообще такое могло произойти. Он сказал, – я еле слышу Эллиота, так что сердце мое сжимается от боли, – он сказал, что хотел бы вообще никогда со мной не целоваться. Я был совсем сбит с толку.
Гляжу на него. Эллиот жмурит глаза, и так крепко закрытые. Но когда снова открывает их, голос его впервые звучит тверже и сильнее. Теперь Эллиот чем-то похож на своего отца – и это странно, потому что он никогда не говорил как отец.
– Так грустно – вкладываться и не чувствовать никакой отдачи. Рано или поздно это должно обязательно закончиться.
Эллиот перекатывается на живот и замолкает. Я, кажется, никогда еще не видела его таким расстроенным, несмотря на всю эту его браваду. Если Эллиот сталкивается с чем-то печальным, он скорее полностью выключает свои эмоции, чем позволяет себе показать всем, как ему плохо.
– Вики, это ужасно. Но ты должен знать, что это не твоя вина. Это Алекс должен измениться, и вот это действительно ужасно. Потому что все, что ты можешь сделать, – сидеть за кулисами и ждать. Но ты поступил абсолютно правильно, когда захотел, чтобы твои желания тоже уважались. Да и не сможет же он скрываться от тебя вечно.
Смотрю на Эллиота и чуть улыбаюсь – просто чтобы понять, уместно ли будет внести в ситуацию хоть немного позитива. К моему облегчению, он возвращает улыбку.
– Знаю, Пенни. Я просто… Он просто очень мне нравится. Ужасно, ужасно нравится. – Эллиот вздергивает брови.
– Реально ужасно-ужасно нравится? – изгибаю брови в ответ, и мы весело хихикаем.
Он слезает с кровати.
– Реально ужасно реально нравится. Да ты посмотри на нас, Пенни. Мы ведем себя так, словно мир рухнул. Варимся в собственной печали, а это, между прочим, не очень-то привлекательно. Да господи боже мой, мы же в Париже! Надо забыть уже о парнях и идти развлекаться. Может, у вас с Ноем так и не состоялся День волшебных случайностей, зато ты, черт возьми, можешь быть уверена, что со мной он точно получится.
– О-о, я знаю одну очень модную улицу, которую ты будешь просто обожать, – говорю я, вспоминая день с Леа. Неужели это было только вчера? А ощущение, что прошел уже миллион лет. – Там такие классные бутики и…
Эллиот хмурится.
– Подожди-ка. А ты-то как о ней узнала?
Я краснею.
– Леа взяла меня с собой. И одевала для вчерашней вечеринки.
Достаю телефон. Стараюсь не обращать внимания на боль, которую причиняют мне последние фотки нас с Ноем. Мы на них смотримся такими счастливыми. Я нахожу одну фотографию, которую Леа сделала, едва мы вышли из отеля, – когда мои волосы, макияж и наряд еще ни от чего не пострадали. Показываю ее Эллиоту, и его челюсть падает на пол.
– Ого. Пенни, и после
Забираю телефон и кладу в карман. Слезы грозят вот-вот снова покатиться из глаз.
– Сидела и думала: может быть, если бы я знала, как можно выглядеть так все время, то лучше бы ему подошла?
– О нет, – протестует Эллиот. – Это
Глава сорок четвертая
Слоеные, воздушные круассаны «растай-во-рту», если окунуть их в бархатный, нежный горячий шоколад, должны стать обязательным утренним блюдом для всех-кто-только-что-порвал-с-парнем. Я почти уверена, что официантка неодобрительно косится на нас, потому что мы заказываем последние шесть их
Правда, вскоре Эллиоту удается смягчить ее суровый настрой непринужденной французской болтовней. Очень скоро они уже делятся друг с другом информацией, где в Париже можно найти лучшие на свете пирожные-макаруны. Эллиот такой клевый. Я впадаю в восторг каждый раз, как он что-то говорит, но мне приходится делать это так часто, что вскоре ему это надоедает.
Позавтракав, мы идем в те самые дорогие магазины, куда меня возила Леа. Меня накрывает волной печали – я вспоминаю, сколько усилий потратила на Ноя вчера вечером, и каким ужасом все это обернулось. Каждый раз, как я начинаю грустить, Эллиот достает пакетик с оставшимися круассанами и заставляет меня откусить кусочек. Сам он делает то же самое.