Девушка с экрана. История экстремальной любви

Она долго меня уговаривала, я долго сопротивлялся, так как не люблю эксперимент (новаторство) и не верю, что два актера могут создать целое действо. Около входа Арина представляет нас:

— Это режиссер постановки Каин Жимуркин. А это писатель из Америки…

— Очень приятно, — говорит он. — Я весьма рад, Ариночка, что вы смогли приехать. Для вас — лучшие места. Сейчас начнем, вас ждали.

Маленький зал (филиал какого-то театра) скорее напоминает ринг, в котором два актера вокруг каталки в морге создают такой кромешный ад, без декораций, без световых эффектов, без музыки, — что я просто потрясен маленьким шедевром. И классической режиссурой.

— Арина, я хотел бы пообщаться с режиссером, как его зовут…

— Это без толку: Жимуркин ставит только классику. А этот спектакль поставил, чтобы съездить с ним в Париж.

Я смотрю на нее внимательно.

— Хорошо, я сейчас спрошу, есть ли у него время.

Я остаюсь в зале один, где-то раздаются звуки. Мне нравится даже запах программки. Я люблю все, что связано с театром, и ничего не могу с собой поделать. Это началось не сейчас, а давно, когда мне было двенадцать лет. Несмотря на то, что театр в Империи здорово «опустился». Уже никогда не будет старого «Современника» на площади, БДТ, старой «Таганки», Ефремова, Товстоногова, Эфроса. Впрочем, в бродвейские театры ходить просто невозможно. Леденцы и фигня для туристов. За двадцать лет на Бродвее я посмотрел один сильный спектакль, комедию о гомосексуальной супружеской паре.

Появляется режиссер в дымчатых очках, ему лет под тридцать, он очень мил.

— Ариночка сказала, что вы хотели что-то обсудить, Алексей?

Она оставляет нас вдвоем и уходит говорить с одним из двух игравших актеров, ее знакомым.

— У вас необычные имя и фамилия, что-то не местное? — говорю я.

— Да нет вроде все местные. Я так никогда и не удосужился в словарь посмотреть.

— Вы поставили великолепный спектакль. Спасибо за представление.

— Пожалуйста. Я рад, что вам понравилась моя работа.

— Плохо начинать с местоимения «я», но тем не менее: я написал несколько романов, опубликованных в Нью-Йорке, и хотел бы два из них поставить на сцене.

— О чем романы? — он внимательно разглядывает меня.

— Первый — о психиатрической больнице, куда молодой герой попадает по ошибке и где начинается его психическая одиссея.

— Это интересно.

— Мадам мне сказала, что вы ставите только классику.

— В основном да. Но нет правил без исключений. И если великолепная пьеса, то есть роман, — я всегда могу найти время. Дайте мне почитать вашу вещь о психушке.

— У меня он как раз с собой.

— Замечательно. Сразу первый вопрос: а кто будет писать пьесу?

— Я, конечно.

— Это хорошо, так как вы сами писатель.

Он на редкость интеллигентен и чрезмерно любезен. Удивительно, что в Империи, после всего, остались еще такие вежливые люди. (Хотя сколько раз я давал себе слово не поддаваться первым впечатлениям.)

Я делаю дарственную надпись на своей нью-йоркской книжке.

— Вы быстро читаете?

— Сейчас занят постановкой новой пьесы по Уильямсу, скоро премьера. Если не трудно, позвоните мне через месяц. Чтобы я в спокойной обстановке мог все прочитать.

Мы обмениваемся визитными карточками, и в этот момент появляется Ариночка, она знакомит меня с игравшими актерами. Я всей троице высказываю свое восхищение и комплименты.

Мы едем в машине по кольцу. Любовь — кольцо, а у кольца…

— Спасибо за знакомство.

— Не за что. Я очень рада, что тебе понравился спектакль, у тебя такой придирчивый вкус.

— Искусство может быть только одно — совершенное. Другого не бывает. А как тебе их игра, как профессионалу?

И до конца поездки она делится своими впечатлениями от спектакля.

Дома Ариночка нежно садится на меня своей голой попкой, и начинается наше совместное плавание по морю удовольствия и купание в волнах удовлетворения.

В этот приезд все складывалось необычно хорошо. Я парил от радости, я летал от счастья, я не мог поверить: вышла моя первая книга, здесь, официально, в лучшем государственном издательстве. Кто бы мог подумать, что нас, бывших врагов, будут печатать в рабовладельческом Союзе пятидесятитысячными тиражами!

В этот приезд получалось все: с кем мне нужно было, я встречался. С кем не нужно — давали отрицательный ответ. Я и этому был рад, лишь бы ответ. Только не волокита. И обещание полугодиями: я прочту, мы обсудим.

С Литвиновой я начал разговор о публикации следующего романа «Факультет», объясняя ей американскую систему «автор — издатель», где издательства имеют своих авторов.

— Приносите, я прочитаю. Но в этом году…

— Я уже принес. — Я достаю и подписываю ей белый кирпичик в триста с лишним страниц. — Естественно, никто не говорит об этом годе. Книга в год — это нормально.

Она улыбается:

— Мы еще ни одного автора не издавали две книги. Даже Фолкнера.

— Поэтому я и предлагаю вам американскую систему, удобную для всех. Право «первой ночи» и первого прочтения.

— Но мы пока в России.

— Надо заимствовать лучшее.