Девушка с экрана. История экстремальной любви

— Это кончится плохо.

— Ударишь меня еще раз?

— Я не хочу поднимать на тебя руку. Мужик расписывается в собственной импотенции, когда бьет женщину.

— Ты не импотент!..

— Я до сих пор кляну себя, что не сдержался тогда в Нью-Йорке. Но ты и ангела доведешь!

— Конечно, во всем виновата я одна. Ты здесь ни при чем. Просто святой!

— У меня много пороков и недостатков. Но к тебе я относился совершенно искренне.

— Ты меня никогда не любил. Ты черствый, бессердечный, бесчувственный. Какое счастье, что я не принадлежу тебе, что я не твой персонаж. Которые от тебя зависят.

— Все, Арина. Хватит. Мне надо ехать, у меня встречи.

— С девушками? — она сразу делает стойку.

— Сразу с тремя.

— Где ты встречаешь Новый год?

— Не с тобой. Это точно.

— А в прошлый раз мы встречали вместе…

— Мы много что делали в прошлом. Но это — прошлое.

Я включаю мотор и подъезжаю к ее машине. Муж опять в отъезде, думаю я. Впрочем она никогда не говорит правду. Неправда стала нормой ее жизни. Она все время врет и играет. Хотя кричит, что ни того, ни другого не делает.

Кто женщину познает, тот станет Богом…

Я сижу позже и пью чай в одиночестве. С черносливом, привезенным из дома. Где мой дом? Где моя пристань? Я изгой…

В десять часов вечера звонит Ариночка и как ни в чем не бывало спрашивает мой адрес.

Я понимаю, что молодому женскому организму нужна сексуальная разрядка. А потом зарядка… Да еще так, как разряжается она.

Все изменилось, я абсолютно остыл к ней. У меня нет никакого желания… и я даю ей свой адрес.

Тридцатого декабря, под занавес старого года, я встречаюсь с Алоизием Сигаровым, и он говорит, что роман — это хорошо, но без пьесы он не может ничего решить.

— Неужели непонятно, о чем это, по роману?

— Очень даже понятно, — улыбается он, — о сумасшедшем доме. Но я хочу знать, что будут актеры играть на сцене. Что автор из двухсотстраничного романа перенесет в пьесу.

— Иными словами — я должен написать пьесу?

— Но лучше писать не иными словами, а прямым текстом. Как в романе. Роман хорош!

— А кто будет играть главную роль, если дойдем все-таки… до ручки? И постановки.

— Красивая аллегория. Об этом рано еще говорить, но кому играть, у нас найдется.

— Я бы хотел принять участие в выборе актеров…

— Безусловно примешь — если мы примем пьесу! Кто ж, как не автор!..

Он улыбается. Мне не нравится, что он мне так нравится. Это значит, что в будущем своим обаянием и уникальным мастерством актера он будет меня иметь, как захочет. И вить из меня веревки. И получит все — задаром.

Забегая вперед, скажу, что так все и произошло. (Только автор может себе позволить это делать, такие штуки: забегать вперед, когда пишет о том, что уже позади.) Кто из нас что знает наперед? Один разве Бог. Если он есть. Прости, Господи…

Мы договариваемся шестого января сходить в ресторан на ужин — со своими дамами — в честь моего дня рождения и прощаемся.

К десяти вечера появляется незваная гостья. Поздний ужин с Ариной состоит из американских запасов: сыр, рулет, индюшачья грудка, печенье, шоколад, чернослив, чай, киви-ликер. Ей нравится все американское и не нравится отечественное.

В семь утра она неожиданно будит меня и устраивает дикую истерику, начав ее сакраментальными словами:

— Ты так и будешь рядом лежать, как труп, без движения?

Ей нужно было движение!

Я и был труп, только внутри. Она выкрикивает какие-то оскорбления, бегая вокруг дивана полуодетая. Я не могу понять в семь утра, что она хочет и почему свалилась на мою голову. Я ненавижу истеричек зоологически! И понимаю только одно, что у актриски кто-то уже есть, постоянный, иначе бы она так себя не вела.

Я вскакиваю и вышвыриваю ее вместе с вещами в коридор, но не общий, а маленький предбанник. С дверью на лестничную клетку.

— С Новым годом, скандалистка, — говорю я.

Она бьет в дверь неудовлетворенной ногой и кричит:

— Отдай мою сумку!..

Я вышвыриваю кожаную сумку вслед ей.

Тридцать первое декабря — Новый год. А пахнет старым! Теперь, оставшись один, я абсолютно не представляю, где буду его встречать. Целый день я слонялся как неприкаянный. И невероятно, но ждал чьего-то звонка.

Помывшись и побрившись, еду на базар. Покупаю фрукты, виноград, красные розы и еду поздравлять маму. Машина поэта с трудом заводится. Надо отдать должное имперским автомобилестроителям — хуже машин в мире никто не строит. На базаре тройные цены: все в три раза дороже. «Почему? — недоумевая, спрашиваю я. «Праздник», — отвечают мне. В Америке в праздники все наоборот распродается в два раза дешевле. В России все не так, как у людей. Небо и земля, как всегда. Как во всем.

Мама приготовила мой любимый оливье. Я дарю ей доллары и розы на Новый год. Мы выпиваем по бокалу шампанского.

— Что-то твоя Арина таинственно исчезла, как только ты приехал и я ей стала не нужна. А то звонила по пять раз днем и ночью — изливаться.

— Она не «моя Арина». У нее есть муж.

— Найдешь себе другую. Она тебе не пара, в любом случае…

— Мам, давай о звездах.

— Она тебе испортила настроение, поэтому ты такой грустный?

— У меня какая-то депрессия с октября, от которой я не могу избавиться. И нехорошее предчувствие…