Девушка в цепях [СИ]

За что?! За то, что не хочу становиться его куклой?!

Попыталась рвануться, но тщетно: тело по-прежнему отказывалось мне подчиняться. Не только тело, но и язык, потому что когда я попыталась высказать Орману все, что о нем думаю (не стесняясь в выражениях), у меня это не получилось.

— Какой взгляд! Право-слово, когда женщина молчит, она становится еще более привлекательной.

Орман оттолкнулся ладонями от подлокотников и стянул перчатки. За ними последовал жилет (он лег на спинку кресла), а Орман закатал рукава и шагнул к шкафчику возле ванной. Видеть, что там происходит, я не могла, но звук выдвигаемого ящика хлестнул наотмашь. Так же, как легкий шорох и звяканье, донесшиеся с той стороны.

Чувства обострились до предела, особенно когда вода с силой ударила в ванную. Наверное, если бы я могла повернуться и посмотреть (пусть даже увидеть очередную веревку), стало бы легче, но я не могла. Даже моргать не могла. Ни пошевелиться, ни слова сказать, сковавший тело холод слабее не становился. Наоборот, он становился сильнее, когда я пыталась ему воспротивиться — вонзался иголочками в тело, словно предупреждая.

Я билась в захвате заклинания, по-прежнему оставаясь неподвижной, с каждой минутой все отчетливее ощущая свою беспомощность.

— Сидите смирно, мисс Руа?

Издевка прозвучала совсем рядом, и я мысленно вздрогнула: из-за шума воды даже не расслышала, как он подошел.

— Тогда начнем.

Я бы зажмурилась, но увы. Со стороны могло показаться, что я просто устала и прилегла отдохнуть в кресло, особенно когда его пальцы невесомо погладили шею. Отражение рисовало растрепанную меня и Ормана, склонявшегося надо мной, расстегивающего пуговицу за пуговицей. Я могла лишь смотреть, как раскрывается воротник платья, затем лиф (длинной вереницей выскальзывающих из петель перламутровых капелек, уходящих на талию).

Почему-то закончив с ними, он не стал снимать платье. Опустился на одно колено, мягко подхватил мою ногу, освобождая из плена грубых осенних туфель. Краска залила щеки, когда я вспомнила, на что похожи мои каблуки, особенно на левой — совсем стерся. Впрочем, на каблуки Орман не смотрел: медленно стянул сначала одну, затем другую. Отставил в сторону, провел пальцами от лодыжки к колену — и обратно, после чего мягко опустил мою ногу на пол.

— Знаете, почему важны наказания? — произнес он, глядя на меня снизу вверх. — Чтобы плохие поступки запоминались не только тем, кому они причинили боль. Но и тем, кто их совершил.

«Какую боль?!» — хотелось закричать мне, вместо этого я только мысленно уронила на голову Ормана курительницу. Благо, стояла она совсем рядом, и услаждала мой взор своей тяжестью. По ванной плыл аромат, от которого кружилась голова, цветочный, с легкой травяной горчинкой. Исходил он, правда, не от нее, а от чего, я понять пока не могла.

— Вижу, вы совсем не раскаиваетесь, мисс Руа.

В чем я должна раскаиваться?!

Орман поднялся и ногой подвинул к креслу вазу. Высокую вазу, в которой стояли бамбуковые стебли, завершающие обстановку ванной комнаты. В прошлый раз я не обратила на нее внимания, потому что она была придвинута к стене, но сейчас… Сейчас мне стало дурно, особенно когда он вытянул один стебель и мягко провел им по ладони. Положил на туалетный столик, и меня бросило в холодный пот.

Нет. Нет-нет-нет-нет-нет.

Пожалуйста, только не это!

В следующий миг Орман легко вздернул меня на ноги: на миг притягивая к себе, чтобы заглянуть в глаза. Надеюсь, ему сполна хватило ненависти и презрения, которые я вложила во взгляд. Судя по тому, как потемнели его глаза, подчеркнутые золотой каймой радужки, хватило. Правда легче от этого не становилось.

— Совершенно не раскаиваетесь.

Мерзавец, сволочь, урод, шантажист!

Только отпусти меня, только сбрось свое заклинание, и я тебе так раскаюсь, что мало не покажется!

— Приступим, — безэмоционально сообщил Орман и перекинул меня через подлокотник.

Аккуратно, надо отдать этому гаду должное, потому что я не ткнулась лицом в сиденье, а просто легла на него щекой. Правда, сути это не меняло: я оказалась лежащей на кресле с задранной пятой точкой, но что самое ужасное, в зеркале все отлично просматривалось. Щеки горели от беспомощности и унижения, холод пронзал тело металлическим стержнем, иглы которого расползались по каждой клеточке. Мысленно осыпая Ормана проклятиями, я смотрела, как он задирает мне платье вместе с сорочкой.

Если он это сделает, если ударит меня хотя бы раз, я… его никогда не прощу! Мелькнувшая в сознании мысль показалась донельзя нелепой. Очень ему нужно твое прощение, Шарлотта. Он наиграется и забудет.

— Хотите считать, Шарлотта?

Воспоминания о линейке и мисс Хэвидж были настолько яркими, что сердце дернулось, а потом забилось как сумасшедшее.

Сволочь, какая же он сволочь!

Как же я его ненавижу!!!