Девушки

Соня слегка оттолкнула его и быстро зашагала к поселку. Аржанов торопился за нею, изредка говорил ей слова любви, убеждал, что жить не может без нее. Соня молчала. Ей было не по себе. Сердце учащенно билось. Они подошли к столовой. Топот ног, песни, звуки двухрядки неслись из открытых окон. Веселье девушек все перевернуло внутри у Сони. На душе стало радостно, светло. Не отдавая себе отчета, неожиданно для себя, она бросилась на грудь Аржанову, обняла за шею. Аржанов не успел прийти в себя от изумления, как Соня уже очутилась в столовой, среди несущихся в плясовом вихре подруг.

Аржанов немного постоял у крыльца, самодовольно улыбнулся.

«Так, Сонечка! Твое сердечко не выдержало. Для первого раза недурно. Теперь ты, черноглазая, будешь у меня послушной девочкой».

Он поправил картуз, поправил синий, в красную искорку галстук и одернул полы пиджака.

«Разве потанцевать еще? — подумал он, но тут же отверг эту мысль и рассмеялся. — Ай да Сонька! От такого поцелуя с ума сойдешь. Жаль, что продолжение не скоро. Придется утешиться с Ганечкой. Пойду-ка к ней, пока не поздно…»

* * *

Соня спала плохо, как бы в бреду то думала об Аржанове, то о своем поступке. Заснула только перед рассветом, а на восходе солнца вышла на работу с разливальщицами бригады Свиридова. У нее болела голова, и лицо было бледно, с темными кругами под черными задумчиво-испуганными глазами. Придя на поле, она принялась за работу; ставила колышки-крестовики, поправляла бровки, помогала девушкам перекатывать трубы. Аржанов несколько раз подходил к ней, ласково заговаривал с нею, но она молчала и даже не смотрела на него — отворачивалась, бежала к девушкам или к другой бровке, чтобы не быть возле него. Удивленный непонятным поведением девушки, не понимая, почему она не желает говорить с ним, Аржанов перестал преследовать ее. Когда он находился вдали, Соня поднимала глаза и, вздыхая, следила за ним, стараясь мысленно проникнуть ему в сердце, разобраться, какое оно — искреннее или лживое, правду ли говорят девушки об Аржанове как о гадком, развратном парне или неправду.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Шмелев сидел в кожаном кресле, откинувшись к спинке. Адамович открыл дверь и, подойдя к столу, доложил:

— Андрей Григорьевич, звонили от Александра Сергеевича.

— Давно? — стряхнув пепел с папиросы в мраморную пепельницу, спросил Шмелев.

— Минут двадцать назад. Просили позвонить, как придете…

Звонок телефона оборвал слова Адамовича. Шмелев взял трубку.

— Да-да… Выхожу немедленно, — сказал он и порывисто встал, погасил папиросу, погладил черные вьющиеся волосы и, глянув на часы, вместе с Адамовичем вышел из кабинета.

В приемной, длинной и похожей на букву Г, он задержался. Окна занавешены шторами. Электрический свет сиял под высоким белым потолком — тени абажура увеличение темнели на нем. На крайнем окне вверху колыхалась штора — в открытую форточку врывалась свежая струя воздуха. Шмелев глянул на худенькую девушку в военной форме, сидящую за столом, у телефона, и сказал:

— Майя Ивановна, я в секретариат ЦК…

— Утром, пожалуй, не выедем, — проговорил озабоченно Адамович.

— Не знаю, — отозвался Шмелев. — Но машину все же держите наготове.

Он вышел в коридор, слабо освещенный, — экономили электричество, — спустился по лестнице, взял с вешалки шляпу и вышел из вестибюля.

Накрапывал дождик. Было тепло. Андрей Григорьевич пересек улицу и зашагал по широкому тротуару, блестевшему мокрым асфальтом и лужицами воды. С бульвара пахнуло сладковато-горьким запахом обмытой листвы. На Старой площади под дождем чернели кучки людей. Стоял народ и на бульваре. Беспрерывно плыли легковые машины, сверля мрак огнями фар. Разноголосые гудки сирен как бы перекликались между собой. Шмелев поравнялся с высоким зданием. В это время раздались выстрелы. Дрогнул тротуар под ногами, а в темное небо взлетели фонтаны разноцветных огненных шаров. Тьма сразу стала фантастически яркой — латунно-розоватой. Светились пухлые, шершавые облака. Разных цветов блики заскользили по фасадам зданий и вершинам деревьев. Шмелев невольно остановился и, взглянув на разноцветные огненные фонтаны, проговорил:

— Наши войска прорвали фронт в Белоруссии.

На бульваре и на площади прокричали «ура» в честь Красной Армии. Свернув к высокому зданию, освещаемому то и дело огнями салюта, Шмелев вошел в светлый, облицованный мрамором вестибюль, пол которого был застелен темно-красными коврами. Отдав шляпу гардеробщику, он поднялся на лифте. В секретариате его встретил помощник Щербакова и недовольно сказал:

— Где вы, Андрей Григорьевич, были? Целый час разыскивал вас.

Щербаков стоял у окна и, придерживая край отдернутой бархатной шторы, смотрел на огни салюта. На его лице было выражение большой усталости. Он протянул руку Шмелеву и сказал мягче:

— Не извиняйтесь.