Девушки на выданье. Бал дебютанток

При этом я поцеловала отца и сказала:

– Скрывать от тебя не хочу, что из всех, которых я видела, мне только нравится Паткуль. Я не заглядываю вперед, но предупреждаю тебя, если и он со своей стороны полюбил меня и сделает мне предложение, то если ты не дашь мне своего согласия, я пойду в монастырь, это я тебе обещаю.

Отец засмеялся, поцеловал меня и сказал:

– Глупенькая, кто же искреннее может желать твоего счастия, как не я, твой отец!

Карета остановилась и прервала нашу задушевную беседу. Выпустив меня, он поехал дальше.

Я с большим удовольствием проводила время у m-me Шевич, несмотря на то, что, кроме нее и двух далеко не молодых ее падчериц, я редко встречала у нее кого-нибудь из посторонних. Им нравилось, с каким оживлением я рассказывала обо всем, с кем танцевала, что говорила; жалобы на Мятлева, на его шутовские выходки веселили их и заставляли хохотать иногда до слез.

Войдя в этот день в гостиную, я застала М. X. с каким-то полковником; она познакомила меня с ним. После нескольких любезных фраз, которыми он удостоил меня, он сказал, что может сообщить мне добрые вести из Ревеля. Полагая, что добрые вести касались моих родных, я спросила, видел ли он бабушку и здорова ли она. На это он ответил, что не был у нее, не быв знаком в доме, но может передать нечто для меня приятное, а именно: что сестра Паткуля, m-me Паткуль, приезжает на днях сюда и везет брату письмо отца с разрешением на его женитьбу.

Эта бестактность превзошла все остальные. Обратившись к m-me Шевич, я сказала:

– Вероятно, полковник не расслышал моей фамилии и принимает меня за другую.

Сделав ему при этом короткий и серьезный поклон, я вышла в другую комнату, где застала обеих барышень, бросилась на стул и расплакалась. На вопрос их, что случилось со мной, я рассказала им о сообщении полковника, прибавив:

– Чем заслужила я такое неуважение к себе?

Обе не знали, как и чем утешить меня, целовали, повторяя несколько раз:

– Quel imbécile!

После ухода полковника М. X. вышла к нам и, узнав причину моих слез, сказала:

– Soignez vos yeux et nе faites pas attention aux paroles des sots.

Да! Это легко было говорить им, а я это долго забыть не могла. Я осталась у них до вечера; беседа шла о том о сем, но между разговором невольно возвращались au manque de savoir vivre полковника.

Возвращаясь домой, при всем моем негодовании на него, я думала: «А что, если это правда? Не мог же он выдумать». Сестра! Письмо! Разрешение! Все путалось в моей голове, а сердце так и стучало.

С тетушкой мы много толковали о сообщении полковника, которое я передала ей слово в слово.

Кажется, с этого дня я еще сильнее полюбила Паткуля, повторяя себе, что он не ветреная бабочка, порхающая с цветка на цветок, а, верно, тоже полюбил меня.

Накануне назначенного дня приема у наследника Паткуль приехал сказать, что его высочество извиняется, что не может принять отца в это воскресенье, по какой причине, не помню, а просил прибыть в следующее.

Как он признался мне позже, это по его милости прием у наследника был отложен; сестра, которую он ожидал из Ревеля, еще не приехала, и, боясь, что мы уедем до получения письма его отца, просил его высочество отдалить прием на целую неделю.

Пробыть еще лишнюю неделю в столице мне, понятно, улыбалось. Этой отсрочкой я воспользовалась, объехала еще раз всех прежних и новых знакомых, которые были все так милы, добры и любезны ко мне. Я не могла не быть благодарной за тот ласковый прием, который был мне сделан во время моего пребывания в Петербурге.

Семейство Карамзиных и князя Одоевского и его жену я знала еще в Ревеле; Одоевские видели меня почти ребенком. Князь был худенький, тихенький, добрый, с женоподобным лицом, а княгиня высокая, полная, решительная. Забыла упомянуть, что однажды, когда я обедала у них, сестры княгини, Пущины, предложили мне выкурить пахитосу. Сначала я отказалась, но когда они сами закурили и подали мне зажженную пахитосу, я решилась испытать, вкусно или нет. В то время была мода курить. Хотя у меня закружилась слегка голова, но я нашла, что это очень приятно.

Тетушка до того баловала меня, что когда я вернулась с обеда и рассказала ей о пахитосе, то, не находя в этом ничего предосудительного, она тотчас же подарила мне несколько пачек, а дядюшка, баловник порядочный, прибавил к ним мундштучок.

Вот с этого-то времени, т. е. с восемнадцатилетнего возраста, я не отстала от этой дурной привычки. Отец не курил и не одобрял тех, которые предавались этому занятию, о дамах и говорить нечего. Не желая сделать ему неприятное, я не курила при нем, пока не вышла замуж.

Паткуль, который успел познакомиться с дядей, очень понравился как ему, так и тетушке.