Девушки на выданье. Бал дебютанток

Однажды, когда я сидела с моими старичками за утренним кофе, мне послышался звук колокольчиков. Не успела я подбежать к окну, как мимо дома пронеслась почтовая тройка с военным в адъютантской фуражке. Это он! Сердце ошибиться не может, подумала я и, подойдя к дедушке, передала ему предположение. Видя, как я волнуюсь, добрый дедушка предложил для моего успокоенья написать записку одной из сестер жениха, которую взялся тотчас отослать.

Присев у окна, я решила не вставать с места, пока не получу ответа на мою записку, но не прошло и четверти часа, как я увидела карету, в которой сидел в полной форме генерал Паткуль. Увидя меня у окна, он, улыбаясь, кланялся в спущенное окно, заслоняя собой своего соседа, присутствие которого я угадала, но видеть не могла. В одно мгновенье я очутилась в передней, отец его развел руки, думая, что он скроет собой, но я, не поздоровавшись с ним, проскользнула под его руку и бросилась к жениху. Это было первое свидание жениха с невестой после трехмесячной разлуки.

Представили его моим старичкам, которым он очень пришелся по сердцу; дедушка оставлял его обедать, но, не видя давно отца и сестер своих, он выразил желание провести с ними день и упросил отпустить меня к ним.

Во время своего визита он передал мне на память нашего первого свиданья небольшой футляр и, прося принять его, прибавил, что это драгоценная для него вещь; наследник цесаревич подарил ему ее в Англии, к балу королевы Виктории, с которой он имел честь танцевать.

Это была булавка с крупным бриллиантом, оправленным в когтях. Мне же эта булавка тем более была дорога, что он носил ее при статском платье. Как верить после этого предрассудкам, что дарить булавки нехорошо? В нашей тридцатишестилетней счастливой супружеской жизни не только не было ни одной ссоры, но никогда малейшее облако не помрачило пройденного нами пути.

Отпущен он был только на десять дней, а так как он желал познакомиться с тетушкой, братьями и сестрами моими, то мы решили отправиться на пароходе в Гельсингфорс: сопутствовать нам вызвалась одна из старших сестер его.

Тетушка Екатерина приняла его ласково, он понравился ей, хотя она нашла его вовсе не так красивым, как ожидала по моему описанию. На вкус товарища нет.

Провел он с нами несколько дней, во время которых его представляли всем знакомым. Он произвел на всех самое приятное впечатление, как на старых, так и на моих подруг, которые выражали ему свое сожаление, что я покину Финляндию.

Паткуль, проводив сестру свою в Ревель, тотчас же вернулся в Петербург.

Свадьба наша была назначена в конце августа, по окончании поста и лагерного времени. Опять предстояло три месяца разлуки.

На лето мы переехали опять к дедушке всей семьей, кроме отца, который с своей канонерской флотилией отправился в плавание.

Почти все лето я просидела за пяльцами, вышивая экран жениху к его приезду.

За две недели до свадьбы я работала у окна и увидела мимо нас промчавшуюся карету, запряженную четверкой почтовых, из которой на полном ходу выскочил Паткуль; я так испугалась, что вскрикнула невольно, заслонив глаза руками. Сердце замерло от страха, что он расшибся. Тут одна из сестер закричала: твой жених бежит! Вскочив со стула, я добежала до сеней, однако ноги мои подкосились до того, что я была не в состоянии встретить его у подъезда и села на ступень со страшным биением сердца.

Когда он добежал и увидел меня бледную, сидящую на ступени, он испугался в свою очередь и, целуя мне руки, спрашивал, что со мною, здорова ли я. В первую минуту я не в состоянии была вымолвить ни одного слова, но, придя немного в себя, упрекнула его в неосторожности выскакивать из кареты, когда она неслась во весь дух.

Он старался всячески успокоить меня тем, что, быв хорошим гимнастером, он не настолько неловок, чтобы не уметь выскочить из кареты.

Выпросив согласие родных моих, чтоб меня отпустили к его отцу, он уехал на Вышгород, куда, час спустя, меня туда же привезли. Так как его и мои родные желали видеть нас у себя, то мы чередовались. Если обедали у одних, вечер проводили у других. В те дни, когда мы отправлялись к его родным, он ехал в дрожках, присланных за ним отцом, а я – в дедушкиных.

Как-то раз дедушка, увидя, что поданы двое дрожек, спросил, для кого вторые. Найдя, что за неделю до свадьбы, по его мнению, даже смешно ехать врозь, отпустил нас с Богом в своем экипаже. Надо же было случиться, чтоб, как нарочно, на повороте с Нарвской улицы лошадь начала кружить нас, не двигаясь ни вперед, ни назад. Соскочив первая, я крикнула кучеру отправиться домой и в 9 часов приехать за мной на другой лошади, добежала до бульвара, и мы вместе с женихом дошли пешком до Вышгорода.

Но что это было, когда я вернулась домой!

Тетушка встретила меня грозным выговором, как смела я ехать вдвоем с женихом к его родным без позволения, что скажут те, которые видели нас, и, наконец, какого мнения будет обо мне и воспитании моем Карамзина, которая живет на нашей улице.