Девушки сирени

– Для меня огромное удовольствие объявить победительниц сегодняшнего турнира, – сказала миссис Вандербильт. – Двадцать тысяч долларов в фонд Красного Креста – мой покойный супруг счел бы это достойным прощанием с нашим старым домом.

Гости захлопали, Джинкс с Киппер протиснулись в первый ряд.

– И еще пять тысяч фонду, которому выпадет удача. Я знаю, вам не терпится услышать имена наших победительниц. Они вправе назвать себя лучшими из лучших, и поэтому не стану тянуть. Итак, встречайте…

Барабанная дробь.

Джинкс взяла Киппер за руку и шагнула вперед.

– Миссис Элизабет Стоквелл Мерчант и миссис Пруденс Вандербильт Олдрич Боулс.

Миссис Кастер швырнула оставшиеся карточки в камин. Бетти и Пру пробились через толпу гостей. Миссис Вандербильт вручила чек совершенно обалдевшей Бетти.

– И за какой же фонд сегодня играли наши победительницы? – спросила Вандербильт.

– За близкий моему сердцу. – Бетти приложила руку к груди. – Фонд французских семей Кэролайн Ферридэй.

Вежливые хлопки быстро переросли в громкие аплодисменты. Миссис Вандербильт смахнула слезу. Бетти улыбалась, и я поняла, что «заноза обиды» успешно извлечена.

Гости окружили победительниц, а я против течения пошла к выходу, скорее вдохнуть свежего ночного воздуха.

По пути натолкнулась на Джинкс с Киппер.

– Примите мои соболезнования.

– Ты никогда не была сильна в математике, – бросила Джинкс. – Но я, пожалуй, не стану об этом распространяться.

– Спасибо, очень на это надеюсь.

Выйдя на улицу, я встряхнулась, чтобы избавиться от уколов совести.

Итак, я повела себя нечестно. Ради подруги. Постаралась занять голову мыслями о том, сколько хорошего мы с Рожером сможем сделать на эти пять тысяч.

В тот вечер я возвращалась домой с легкой душой. У меня словно груз с плеч свалился. Груз, который уже давно пора было сбросить. Наконец-то я увидела этих людей во всей красе. За несколькими исключениями, это было сборище бездельников, любителей подольше поваляться с утра в постели, большинство из них исчерпали кредиты в банке или в лучшем случае вынуждены были урезать расходы. Буфет «Мейдстон клаб» и клюшки на пятнадцатой лунке Пеббл-Бич – вот и все их интересы. Они закидывают в себя канапе и одновременно распекают лакея за осколок панциря в лобстере. Джинкс оказала мне услугу – она освободила меня от каких-либо обязательств по отношению к светскому обществу Нью-Йорка, а заодно и от страха быть исключенной из этого общества.

Мне больше не надо было тратить свою жизнь на то, чтобы им понравиться. Теперь я была вольна жить так, как хочу.

Глава 19 Кася 1942–1943 годы

Гебхардт снял гипс, и я увидела, что моя нога больше не похожа на человеческую конечность. Она распухла и походила на полено в темно-синих и зеленых с разводами пятнах. Черные шовные нитки напряглись, как струны, пытаясь удержать края растянувшейся от лодыжки до колена раны.

Я не помню, чтобы кричала, но потом девочки в палате сказали – орала так, что они даже подумали, что меня начали оперировать по второму разу, только без наркоза. А другие слышали мои вопли на построении. Доктор Гебхардт скомкал полотенце и затолкал его мне в рот, а одна из медсестер вколола что-то, отчего я сразу отключилась.

Очнулась уже в палате. На ноге – тугая повязка, а рана болела так, будто в нее вонзили тысячу ножей. Зузанна выскользнула из кровати, чтобы посмотреть, как у меня дела. Она оттянула край повязки.

– Очень плохо? – спросила я.

– Хорошего мало. У тебя удалили часть кости. И возможно, мышцы.

Глупость какая-то. Ради чего удалять мышцу?

– Зачем им это все?

– Наверное, это какой-то эксперимент, – предположила сестра. – Они дают тебе таблетки, а другим вообще ничего.

– Мне так жарко.

– Держись. Мама нам поможет, надо только чуть-чуть подождать.

Меня оперировали еще три раза, и каждый раз повторялись эти мучения. Температура повышалась по сравнению с предыдущей операцией, и восстанавливаться становилось все труднее. Складывалось впечатление, будто врачам интересно посмотреть, как далеко они зайдут, прежде чем я сдохну. Перед последней операцией я распрощалась с надеждой, что смогу когда-нибудь танцевать, и надеялась только на то, что хотя бы ходить буду после всего этого.

Я лежала на спине, не понимала, утро сейчас или вечер. То приходила в сознание, то отключалась, а когда видела во сне маму и Петрика, думала, что оказалась дома.

От осознания, что я полностью во власти эсэсовских медиков, во мне закипала злость. В палате трудно было следить за временем, но я понимала, что на дворе поздняя зима сорок второго. Старалась не терять присутствия духа и мечтала о том, как снова увижу маму.

Регина заставляла нас учить английские глаголы и рассказывала забавные истории о своем сыне Фредди, о том, как он постоянно пытался выбраться из кроватки. Янина преподавала нам французский. Но по-своему. Она ведь, пока работала в салоне в Люблине, заучила кучу фраз, например: фен слишком горячий – Ce séchoir est trop chaud. Или: можно мне сделать холодную перманентную завивку со средними локонами и побольше папильоток.