Дежурные по стране

Сегодня мы не выкрикивали лозунгов, ни с кем не вступали в разговоры, никому не давали интервью. Стояли молча, и, кажется, наговорили своим молчанием на тысячу книг. Горстка людей становится совестью города. Тридцатиградусный мороз закрепил на наших лицах выражение олимпийского спокойствия, с которым мы вышли на площадь в семь часов утра и разошлись в час ночи. Челюсти застыли. Брови, ресницы в инее. Грозная картина. Если за окном было минус тридцать, то наша компания выглядела на все шестьдесят ниже нуля. Завтра мы будем давить под восемьдесят, послезавтра перевалим за сотню и т. д., пока холодный январь не покажется жарким июлем по сравнению с нами.

Заболел Крест. У него поднялась температура, и он еле стоял на ногах. Когда мы предложили ему пойти домой, он послал нас туда, где за свою короткую жизнь мы уже не раз бывали и ещё не раз побываем. И после всего этого кто-то смеет списывать Россию; героев у нас на тысячу лет вперёд припасено. Мы связали Креста, постановив, что отвезём его в больницу силой, но не тут то было. Он начал кричать, что покончит с собой, если ему не дадут спокойно сдохнуть за шанхайцев. Крест хочет быть таким, как дед, а для этого, по его словам, надо непременно за кого-нибудь сдохнуть. Мы начали его уговаривать, напирая на то, что сейчас мирное время и умирать за людей совсем необязательно, а он, знай себе, твердил, что времена всегда одинаковые и что он крепко решил сдохнуть, иначе дед, погибший на фронте, будет лучше его. Вот такое у Креста наивное соревнование с предком. Короче, мы отошли от больного и заняли свои места, потому что на таких ребят не действуют никакие аргументы. В ту минуту я подумал, что, если республиканские власти не разродятся сегодня, тогда завтра мы будем стоять, а Крест — лежать. При надобности мы все поляжем вслед за этим парнем, поэтому никто не похвалил его за проявление гражданского мужества. Мы ничем не хуже товарища, и наши деды тоже кое-чего стоили. Мой, например, погиб в белорусских лесах, прикрывая отход партизанского отряда. Он спас сорок человек от верной смерти, но сегодня меня этот факт не радовал. Если Кресту, чтобы сравняться с дедом, надо умереть всего лишь один раз, то мне придётся умирать, как минимум, раз пятьдесят. Почему? Да потому, что сорок спасённых человек — это, на самом деле, сотни спасённых людей, если вспомнить о том, что каждого мужика дома ждали семьи. Жаль, что у кошки десять жизней, а у меня — только одна. Мне не удастся переплюнуть деда. Спасибо, партизан. Удружил внуку. Я прямо сержусь на тебя, солдат. Хоть бы уж какую-нибудь записку черканул, которая научила бы меня любить людей так, как это умел делать ты.

Сцену с Крестом оператор местного телевидения снял на камеру, но ему пришлось отдать нам плёнку, так как мы не хотим ни показухи, ни того, чтобы горожане поддержали нас из жалости к больному парню. Даже мне было бы противно увидеть по телевидению самопожертвование нашего товарища, несмотря на то, что я обещал сделать парней мучениками. Плюс ко всему ругань Креста не украсила бы эфир, хотя лично я, например, давно пришёл к выводу, что все дежурные от Калининграда до Дальнего Востока имеют полное право использовать в речи нецензурную брань, потому что романтики и идеалисты со своим фиалковым языком явно не справляются с ситуацией. Мы с ребятами чем-то похожи на бойцов штрафных батальонов времён ВОВ. Атака. Вместо традиционного «ура» душераздирающий мат. Победа или смерть. Наверное, со стороны на нас страшно смотреть. Это закономерно. Мы не можем выглядеть красиво, так как искупаем совокупную вину трёх предыдущих поколений.

Когда Крест потерял сознание и упал, мы не подняли его и запретили подходить к нему журналистам. Стёгов произнёс:

— Пусть лежит. Он прилёг отдохнуть, потому что просто устал со всеми нами. Если сейчас хоть кто-нибудь из наблюдателей сдвинется с места, чтобы помочь нашему товарищу, то можете мне поверить, что завтра город будет хоронить двадцать молодых трупов.

Полагаю, что в тот момент у нас были такие лица, посмотрев на которые люди перестали сомневаться в том, что Виталий выразил мысль всех дежурных без исключения. Через пять минут Крест пришёл в себя, самостоятельно поднялся и, виновато улыбнувшись, попросил прощения за то, что вздремнул на посту. Этот парень не из тех, кого надо жалеть. Он сам кого хочешь пожалеет. Левандовский подошёл к больному, похлопал его по плечу и, оскалившись, пригрозил:

— Мой тебе совет, друг. Ещё раз заснёшь — лучше не просыпайся, потому что за халатное отношение к гражданским обязанностям в мирное время мы тебя всё равно пустим в расход.

Чёрный юмор вызвал у журналистов тихий ужас, но нам на это плевать, потому что тихий ужас — это не беспощадные фразы Алексея, а сорок миллионов наших соотечественников, живущих за чертой бедности.