Дежурные по стране

— Два дурака, — разозлился Магуров. — Оба в квадрате, в кубе, в четвёртой степени. Власть в тыщу раз сильней вас. Менты, ФСБ, суды, пресса — все под ней. Вас посадят, а потом выставят провокаторами и подонками, потому что вы идёте не «за», а «против». Европейцы могут себе позволить идти «против», так как они живут в гражданском обществе, которое их всегда поддержит. У нас же ничего даже отдалённо напоминающего гражданское общество нет, поэтому подавляющее большинство горожан вас не поймут. Если даже поймут, то не примкнут к вам… Левандовский, сознайся же, что ты просто хочешь покуражиться, с революционным флагом поскакать, под брандспойтами помыться, покидать бутылки с зажигательной смесью. Давай, давай — сознавайся, а то я скажу Витале, что ты выступаешь за социализм, но больше за его атрибуты: красное знамя, обвязанную голову и кровь на рукаве.

— Как у Щорса? — не удержался Алексей от радостного восклицания.

— Что и требовалось доказать, — довольно улыбнувшись, поставил мат Магуров. — Ладно, неуёмные. Так и быть — сделаю из вас мучеников и героев, но мирных и обстоятельных. Обещаю, что вас сожгут, как Жанну д-Арк, но не сразу. Сначала надо показать, что вы являетесь Орлеанской девой с нимбом над головой, а не безумной тёткой, которую спалили за то, что она сама не понимает, чего хочет. Венком самопожертвования вас должны короновать до драки. Легенду следует продюссировать, дозировано впрыскивать её в вены города, как наркотик, чтобы вы сначала просто понравились, потом — полюбились, далее — боготворились. Городские легенды — они ведь как дубы. Какой смысл в том, что вы желудями на эшафот взойдёте? Про вас так и скажут: «Намедни жёлуди сожгли. Слабый костерок был, надымили только. Не понять, кто горел и для чего горел». Поймите же, что за ростом корабельного леса должен наблюдать весь город, чтобы начались такие разговоры: «Гляди, мать, какие деревца у нас под окнами подрастают. Любо-дорого посмотреть. Я-то сначала грешным делом подумал, что обычная шантрапа, а присмотрелся — Александры Невские и Дмитрии Донские. Смена, мать, а я уж было отчаялся. С каждым днём привязываюсь к ним всё больше и больше. Боюсь, что скоро вообще без них не смогу, ведь они на радость нам из земли к свету пробились. Только почва у них под ногами нетвёрдая. Асфальт, мать. Им без нашей помощи не выжить. Поддерживать их надо. Поливать, прививать, подбеливать, чтобы не засохли, не выродились в пустоцвет, от заячьих зубов не пострадали. Мы с тобой опытные садоводы, поэтому просто обязаны им помочь. А вообще недоброе сердце чует. Лесорубы около наших деревьев круги вьют. С топорами и бензопилами, мать. Как бы чего худого не вышло, как бы на растопку наши дубки не пошли»… Поняли, болваны?

— Хитёр, лис, — с восхищением произнёс Левандовский. — Не знаю, что бы мы без тебя делали.

— Умыл, чертяка, — присоединился к похвалам Стёгов. — Рули, Яша. Двадцать штыков под твои знамёна ставлю.

— Только не надо обольщаться, пацаны, — сказал Магуров. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Лёха, вспомни Мальчишку, который говорил о неудачах и о железе, закаляющемся не на лазурном побережье, а на страшном огне.

— Всё помню, Яша, поэтому победы не жду. Гражданское общество за неделю не построить. Нас точно ждёт поражение. Только между бессмысленным провалом и красивой неудачей я выбираю второе. Как видишь, неприхотливым становлюсь.

— Помирать — так с музыкой, — поддержал Стёгов. — Что там у тебя в загашнике, Яха? Моцарт? Штраус? Бах? Вынимай скорее.

Магуров засунул руку в карман больничной рубашки, которая сидела на нём детской распашонкой, сделал вид, что достал бумажку и вслух прочёл: «Это пройдёт. Царь Соломон».

— Что пройдёт? — спросил Стёгов.

— А всё пройдёт, — улыбнулся Левандовский. — И хорошее, и плохое. Это универсальная формула, с которой в счастье будет грустно, в горе — радостно. Я правильно понял эпиграф к твоей затее, Яков Израилевич?

— Ни прибавить, ни отнять. В скором будущем радость прикипит к нам, как смола.

Дневниковые записи Якова Магурова:

22 января. 2000-ый год.

Решил вести дневниковые записи. Сегодня мы вышли на Первомайскую площадь перед республиканским Домом правительства и начали строительство гражданского общества. Пока что у нас мало что получается, но если вдруг возведение сего непонятного здания — это мёрзнуть на тридцатиградусном морозе с плакатами: «Шанхай — под снос», «Каждой шанхайской семье — по благоустроенной квартире», «Стыдись, Республика», «Долой трущобы 30-ых годов», — то мы на правильном пути и даже значительно продвинулись вперёд, потому что продрогли до костей.

Два бывших фашиста уже пострадали за правду. Они отморозили носы, и Стёгов обвинил их в членовредительстве, так как вчера вечером все были предупреждены о том, что перед выходом на площадь следует тепло одеться. Виталий покрыл ребят трёхэтажным матом, но потом, однако, растёр им носы, предупредив, что в следующий раз эти самые носы расквасит.