Дежурные по стране

— И ещё, — сказал Левандовский. — Если вдруг выяснится, что жена нашего любимого брата — шалава, родила племянника от соседа, то отомстишь за поруганную честь семьи, Виталя.

— Огонь на поражение? — уточнил Стёгов.

— Да, в этом случае пристрелишь всех: и Вадима Евгеньевича, и его жену, и ребёнка.

Только сейчас Стёгов понял, что Левандовский затеял новую игру на грани фола, и решил подыграть ему:

— Пожалуй, надо было вчера тебя грохнуть, Лёха. Ты совсем лишился рассудка, чё попало буровишь.

— Да вы чё, пацаны? — заскулил мужик, упал на колени и пополз к Левандовскому. — Какая она шалава? Ни с кем она не путалась. Мой ребёнок. Мой, — слышите? Это всё языки злые. Оговорили её, оговорили. Не надо никого убивать… Пожалуйста! Я всё осознал!

— Тише будь, непутёвый брат, — спокойно сказал Левандовский. Он присел на корточки, погладил мужика по голове, почесал у него за ухом, как будто у него в ногах действительно валялся не человек, а самый настоящий пёс, и произнёс: «Возвращайся к семье, Вадим. Мы тебя изредка навещать будем. Можем помощь оказать, можем и убить. Вот такие у тебя жестокие, но справедливые родственники».

— Спасибо, братья, — униженно прошептал мужик. — Я теперь ни-ни.

Когда шанхаец вышел, Левандовский сказал Стёгову:

— В такое время живём, что надо или всех подчистую к стенке ставить, или всех поголовно любить. Как будущий менеджер среднего звена замечу тебе, что второе предприятие выгоднее первого по следующим соображениям. Во-первых, не посадят. Во-вторых, никаких затрат на пули и похороны. В-третьих, если всех перебить, то некому будет работать. Не знаю, как вы, а я намерен вкладывать свои моральные капиталы в разрушающиеся души, как в банк. Согласен, что проценты по вкладам у нас невысокие, но это ещё бабка надвое сказала. Пока невысокие. Это только потому, что ради стабильности мы предпочитаем открывать счета в проверенных банках. А ты инвестируй свою душу в разваливающиеся общества, товарищества, организации, предприятия и банки, скупай контрольные пакеты, тогда или вылетишь в трубу, или сверхприбыли получишь. Например, вчера я поставил всё на фашистов и не прогадал. Не хвалюсь, Виталя. Пойми правильно.

— Я понимаю.

— В общем, в народ надо душу вкладывать. Больше скажу. Чем хуже обстоят дела у простых людей, тем выгоднее с ними работать. Взять хоть рядового немца. Всё у него хорошо, и сам он хорош. Защищён, обеспечен, доволен. Свяжись с ним — получишь всего лишь два-три процента годовых, потому что ты со своей помощью ему не нужен; ему и без тебя тепло и сухо. А с обычным россиянином, нашим с вами современником, всё не так. Он живёт из рук вон плохо, и все привыкли говорить, что он на кого-то надеется, чего-то ждёт, а сам даже пальцем не хочет пошевелить, чтобы улучшить свою жизнь. Это мне понятно, потому что в силу сложившихся традиций ему требуются духовные лидеры, чтобы тянуться к ним и гордиться ими. Когда народ увидит, что есть такие Ильи Муромцы, Добрыни и Алёши, он сам такой подвиг совершит, что и Христос удивится. Всего-то надо двести-триста человек на город и два-три на деревню.

— Экий ты шустрый, — заметил Стёгов.

— Лёха, я в деле, — поднявшись с кровати, неожиданно произнёс Яша. — Мне не нравится твой энтузиазм, поэтому я включаюсь в работу. Ты явно переоцениваешь народ.

— А ты — выключатель. То включаешься, то выключаешься. Помнится, пять дней назад ты меня в ООН отправлял, и я снёс. Теперь ты не обижайся, так как я тоже посылаю тебя на три буквы. Знаешь, кто такой Чуб? Рыжий Чуб, за который хочется схватиться и сунуть его под напряжение, потому что напрягает? Вот на эти три буквы я тебя и посылаю. Пошёл ты на Чуб. Включай и отключай вместе с ним, заведуй рубильником, делай карьеру на свете и тьме. К примеру, сойдутся в смертельной битве армии света и орды тьмы, а вы с Чубом тут как тут: «Здорово, ребята. За свет не уплачено. Да будет тьма». Подержите, подержите народ в напряжении, а потом: «Да будет свет». Вам же заработать надо, силу свою продемонстрировать, а на одной тьме куш не сорвать. Тот, кто регулирует напряжение в стране, влиятельнее президента. Всё в руках тех, кто сжимает в кулаке рубильник. Хочешь — врубай марш Мендельсона, хочешь — похоронный, хочешь — вообще вырубай. Умение зарабатывать деньги и на добре, и на зле, регулировать потоки света и тьмы, — оставаясь при этом в сторонке, — высший пилотаж. Не нашим, не вашим.

— Я не обиделся, потому что на дураков не обижаются, — скромно заметил Магуров. — Без таких, как я, вам точно хана. Вот скажи, Лёха, что ты собираешься делать дальше?

— Выйдем на площадь перед Домом правительства, забросаем министерские окна кирпичами и булыжниками. Мгновенный успех у народа…

— Дурак. У толпы, но никак не у народа, — оборвал Магуров. — И вообще вам сразу ласты скрутят, и горожане даже не успеют понять, с какой целью вы вышли на баррикады.

— Сам дурак, — вступился Стёгов за Левандовского. — Шанхай надо сносить. Людям срочно нужны новые квартиры, и мы привлечём внимание общественности к этой проблеме.