Дежурные по стране

Левандовский прочёл длинную лекцию по технике безопасности, главный пафос которой заключался в одной единственной фразе: «Сибиряк — это не тот, кто не мёрзнет, а тот, кто тепло одевается». Алексей помирился с родителями и со вчерашнего дня живёт дома. Даже не знаю, как ему удаётся скрывать от матери отсутствие пальца. Впрочем, я никогда не сомневался в том, что у меня разносторонне одарённые друзья; сегодня, например, выяснилось, что Алексей ещё и талантливый фокусник. Робеспьер в нём пока дремлет, но это ненадолго. Должен сказать, что у меня вырабатывается странное отношение к другу. Нам тяжело быть вместе, но при этом ни я без него не могу, ни он без меня. В данной ситуации я напоминаю моряка, который тоскует по морю на берегу, а в плавании мучится от морской болезни. В общем, меня от Левандовского укачивает. После расстрельной ночи он пользуется непререкаемым авторитетом у бывших скинхедов, и я боюсь, что будет достаточно одного его слова, чтобы наша мирная акция переросла в январское восстание. Клянусь памятью моих предков, что это произойдёт только через мой труп. Если республиканские власти не пойдут нам навстречу, то жить мне осталось дней пять — не больше. Что ж — придётся умереть, чтобы отсрочить революцию ещё дня на три, ведь ребятам надо будет похоронить меня честь по чести; я ведь — дежурный, один из них. Сделаю несчастный случай, и у чиновников будет дополнительное время, чтобы изыскать средства на строительство новых домов для шанхайцев. Я даже не допускаю мысли, что наверху проигнорируют наши требования, что там всем наплевать, в каких условиях живут люди в «квартале смерти». Хочется верить, что в республиканском бюджете просто не запланированы средства на строительство. Отсюда следует вывод, что все эти дни власти будут звонить в Москву, договариваться с ней насчёт выделения денег, а это дело долгое и муторное. Нехорошо будет, если федеральный центр начнёт раскошеливаться, а мы тут бунтуем. Столица у нас обидчивая, поэтому не стоит портить с ней отношения. Какой я всё-таки хитрый. Буду полёживать в гробу и контролировать ситуацию. Мы с тобой, Россия, никому не скажем, что сыны Израиля даже в мёртвом виде могут править бал.

В час дня я вызвал съёмочную группу; завтра о нас узнает весь город. Чтобы отвлечь Левандовского от опасных мыслей, которые набухают в его голове, пришлось натравить на него журналистов. Дав интервью, он расстрелял весь свой революционный боезапас и успокоился, но завтра мне опять придётся что-то придумывать. Наверное, приглашу правозащитные организации. Если им удастся утихомирить моего друга, то я признаю, что от них есть реальная польза.

Подходили менты. Они сказали, что мы организовали несанкционированную акцию, поэтому им приказано нас разогнать. Стёгов ответил, что никто из его ребят не сдвинется с места, пока шанхайцев не переселят. Менты пригрозили нам дубинками, на что мои разбойники рассмеялись им в лицо, заметив служителям закона, что, если хоть один волос упадёт с головы кого-нибудь из нас, то остальные, недолго думая, подожгут себя. Менты стали давить на жалость. Они начали распространяться о том, что в случае невыполнения приказа начальства их уволят с работы, но мы были неумолимы. Правда, не очень долго, так как они стали прикрываться своими детьми, которые умрут с голоду, если их отцов оставят без средств к существованию. Это был удар ниже пояса, и мы поняли, что наши неприступные бастионы сразу превратятся в преступные, если мы не войдём в положение людей в погонах. Что нам оставалось делать? Пацаны расстроились и начали потихоньку сворачиваться, но сволочному майору этого показалось мало. Он стал добивать нас Достоевским, который писал, что вся правда Мира не стоит слезы ребёнка. Это он зря. Я имею в виду майора, а не Фёдора Михайловича. В общем, пацаны ускорили сборы. Когда мы стали расходиться, офицер допустил непростительную ошибку. Он ехидно улыбнулся. Это вывело Стёгова. Виталя решительным шагом подошёл к милиционеру, сорвал с него погоны и закричал: «Оборотень! Он смеётся над нами! Назад! Все — назад! Построиться в боевой порядок! С места не сойдём, сука! Лучше твоему сыну вообще остаться без кормильца, чем иметь такого отца!». Это была провокация. Я здорово струхнул, но не растерялся и повалил Стёгова на землю. Из-под меня сложно выбраться. Сто пять килограммов всё-таки. Всё произошло так быстро, что менты не успели вступиться за офицера, а пацаны — за Виталю. Благодарю Бога, что всегда нахожусь рядом с тем местом, где может произойти что-то не то.