Дежурные по стране

Пока Левандовский и Бром связывали ремнями разъярённого Стёгова, у меня родился план. Я написал записку, в которой говорилось о том, что мы совершим акт самосожжения, если нам будут мешать проводить акции протеста. Потом пацаны подписались под моими словами, и я передал записку сержанту, сказав ему, чтобы он предъявил наш ультиматум начальству. Менты поблагодарили меня за охранную грамоту и ушли. Майор, конечно, долго чертыхался, что он этого так не оставит. Стёгов, видите ли, его честь задел. Как можно задеть то, чего нет? Поделом менту. Не фиг было лыбиться.

23 января. 2000-ый год.

Власти почему-то мало интересуются нами. Странно. Очень странно. Мне даже кажется, что все эти два дня верхи были усыплены какими-то мистическими силами, чтобы мы успели врасти в площадь.

Весь день дул пронизывающий ветер, но никто из ребят не жаловался. Пацаны были одеты в форму фашистов; они решили не снимать милитаристскую одежду, пока не искупят вину перед Россией. Ещё месяц назад я даже в самых радужных мечтах не мог себе представить, что буду стоять рядом с ними, а теперь вот стою. Это счастье, которое я ничем не заслужил. До встречи с Левандовским души этих ребят напоминали грецкие орехи в скорлупе, но с помощью отбойного молотка моему другу удалось добраться до ядрышек. Парни стали голыми. Им стыдно, и это делает их беззащитными. Я боюсь за них. Если при мне кто-то посмеет упрекнуть их прошлым, то я за себя не ручаюсь.

Левандовский становится опасным. Он — боец баррикадного толка. Таким людям надо или всё, или ничего. Он неистово любит Родину, а так нельзя. Если она не ответит ему взаимностью, он убьёт и её, и себя. Сегодня его выхолостили правозащитники, и я им благодарен. Алексей увяз в прениях с этими лодырями, утомил язык, и шельма Магуров, таким образом, выиграл ещё одни сутки. Завтра предстоит трудный день, потому что я уже не знаю, как дальше удерживать друга от гибельного мятежа. Мне кажется, что я вскрыл сущность Левандовского. Он относится к типу святых преступников, которые могут принести России страшные беды. Наша история уже знала таких. Заблуждения и ошибки людей, подобных Алексею, приносят в сто раз больше вреда, чем преступления настоящих злодеев.

О нас уже знает весь город. Знает, но молчит, и это расстраивает парней, хоть они и делают вид, что им всё равно, что «народ безмолвствует». А я рад, что события развиваются именно так, а не иначе. За нами внимательно наблюдают. Люди должны убедиться в том, что наш протест — это искренняя жертва Авеля, а не искусственная — Каина. Интересно, как долго нас будут проверять? Я готов ждать столько, сколько потребуется, потому что мне нужно, чтобы нас поддержал народ, а не радикальные элементы, ненавидящие существующий строй.

Боже, дай нам всем терпения. Гражданское общество — это, к сожалению, не антоновское яблоко с привычным вкусом, а экзотический ананас, покупка которого, кажется, дорого нам обойдётся. Никто из нас не знает, что это за фрукт, с чем его едят и с какой стороны к нему подходить. Одно точно: за него придётся заплатить высокую цену, потому что в наших садах он не растёт, а импортный продукт — это всегда три цены плюс катаклизмы в желудке, который может переварить картошку, морковку и даже железо, но не чужеземный ананас. А переварить надо, чтобы нас уважали и в собственной стране, и за кордоном. Как не крути, а пионеров гражданского общества всё равно пронесёт. Выражение «меня пронесло» потом будут употреблять и те, с кем на стройке приключился понос, и те, кого миновала чаша сия. А что делать? К кому обратиться? Может быть, у президента есть архитекторский план ГО? Думаю, что нет. Никто ничего не знает. Никто, кроме студента первого курса, группы 99-6, Магурова Якова Израилевича. А ведь всё просто. Отстаивай интересы незнакомых тебе людей, как свои собственные, — вот тебе и всё гражданское общество. Терпи бумага, сейчас сматерюсь. Сука-а-а, подхвати воспаление лёгких или лучше того — превратись в ледяную статую на главной площади Республики, и шанхайцы обязательно получат новые квартиры.

24 января. 2000-ый год.

На гражданском фронте без изменений. Чтобы избежать провокаций со стороны проснувшихся властей, мы обложились журналистами, как студенты — книгами. Теперь нас, кажется, никто не тронет, так как в этой стране всё ещё демократия, несмотря на то, что многие с этим не согласны. Как же не демократия, когда демократия? Полная свобода в выборе смерти. Хочешь — умирай с голоду, хочешь — загибайся от водки, хочешь — подыхай от наркотиков или, скажем, от безысходности. Например, мы с парнями твёрдо намерены погибнуть от холода. А что? Я слышал, что лёгкая смерть; цветочки перед кончиной мерещатся.