Диадема Марии Тарновской

Нисколько не стыдясь дальнего родственника, граф приходил в номер, по-хозяйски обнимал и целовал Марию, назначал ей свидание, а если не заставал женщину дома, оставлял для нее письма, которые Василий находил везде: на столе, на полу, в ванной комнате. Он попробовал поговорить с женой, но она только смеялась и повторяла:

– А что мне остается делать, если вы совсем не обращаете на меня внимания? И потом, вам можно заводить многочисленные интрижки с кем попало, а мне с вашим родственником нельзя?

Сначала Василий попробовал махнуть на это рукой, но когда его друзья стали намекать на непристойность такого поведения супруги, написал графу, умоляя прийти в городской парк и поговорить.

Голенищев-Кутузов опоздал на десять минут и, не скрывая, что ему не терпится скорее уйти по своим делам, небрежно обратился к Тарновскому:

– Я слушаю тебя, Василий.

– Павел, тебе не кажется, что ваши отношения с моей женой переходят всякие границы? – Васюк побагровел от унижения. – Не хочешь ли объясниться со мной?

На его удивление, граф хмыкнул и махнул рукой:

– А что такое? Мы независимые люди, дорогой друг, а здесь каждый делает, что ему нравится. Я предлагаю тебе делать то же самое. Впрочем, судя по рассказам Марии, ты этим и занимаешься. В таком случае просто не мешай другим.

Василий заскрипел зубами:

– Павел, ты не можешь не понимать, в какое положение меня ставишь. О вас болтают все, кому не лень. От этого страдает не только моя репутация.

Голенищев-Кутузов покровительственно хлопнул его по спине:

– Поверь, Васюк, твою репутацию уже ничем не испортишь. – Он повернулся, чтобы уйти, но Василий схватил его за руку и прошептал с изменившимся лицом:

– Подожди. Что прикажешь делать мне? Спокойно носить рога?

Павел уставился на свои ботинки и проговорил:

– Носи с достоинством.

– Вы делаете это открыто, – заявил обманутый супруг, не зная, что говорить. Наглость и бесцеремонность собеседника вызвала растерянность и неуверенность в себе. – Надо мной все смеются.

Голенищев-Кутузов надул щеки и выпустил воздух, имитируя звук пистолетного выстрела:

– Я бы вызвал тебя на дуэль, но, вижу, ты на это не способен. Ты жалкий слизняк, Васюк, и Мария совершенно правильно сделала, что завела любовника – настоящего мужчину. Я сделаю ее счастливой, это я тебе обещаю.

Что-то оборвалось в груди Василия, холодный пот выступил на лице.

Стиснув зубы, он подошел к Павлу и хлестко ударил его по полной розовой щеке:

– Я тебя вызываю. Ты слышишь? Да, вызываю, вызываю.

Граф спокойно потер красное пятно, выступившее на нежной коже, и пожал плечами:

– Твое дело. Я пришлю к тебе секундантов.

– Премного благодарен. – Василий развернулся и побрел, мучительно размышляя, правильно ли он поступил.

Сознание того, что он будет драться за такую тварь, как Мария, приводило в бешенство. Эта стерва не оставляла ему выбора. В противном случае он станет в Киеве всеобщим посмешищем.

Тарновский вспоминал, когда в последний раз держал в руках пистолет. Это было очень давно, в Качановке: они развлекались стрельбой по пустым бутылкам. Павел, слывший бретером, разумеется, стрелял лучше.

Остановившись у скамейки, Василий перевел дух и вытер платком вспотевшее бледное лицо. Гибнуть из-за неверной супруги не хотелось. Но что же делать? Она решительно толкала его в объятия смерти.

Тарновский закрыл глаза и попытался воскресить в памяти уроки фехтования. Отец нанял ему гувернера-француза, который обучал ребенка всему понемногу, в том числе и владению шпагой. А потом, в юности, он иногда шутливо дрался с братом.

Может быть, предложить Павлу дуэль на шпагах? Да, это не совсем обычно, но единственная возможность остаться в живых.

Немного постояв в оцепенении, Василий продолжил путь.

Он шел в квартиру к женщине, которую меньше всего хотел видеть, с которой был и безумно счастлив, и болезненно несчастлив.

Глава 37

Киев, 1900 г.

– Вы сошли с ума, вот что я вам скажу! – Разгневанная Мария размахивала красной испанской шалью. – Подумать только – сделать меня посмешищем в Киеве! Драться на шпагах со своим родственником, потому что вы невесть что выдумали!

Василий сидел в кресле, прикладывая платок к сильно кровоточившей царапине на лице, и почти не обращал внимания на пафосную, фальшивую речь Марии.

Дуэль, которой он так боялся, произошла сегодня утром за городом и закончилась примирением. Голенищев-Кутузов, принявший его предложение драться на шпагах, оказался не слишком искусным фехтовальщиком, и, попрыгав полчаса и ужасно устав, противники решили разойтись с миром.

Остановившись под кленом, спрятавшись в тени от жары под его раскидистыми ветками, они молчали, пока Павел, потирая поцарапанную руку, не заговорил: