Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному

Давайте разбираться… Блестящий знаток французской живописи (импрессионистов, в частности), литературы (не только модной в те годы символистской поэзии, но и Дидро с Кондильяком), японского искусства; плюс почетный доктор Оксфордского университета, что и по сей день большая редкость в композиторской среде, — в 1915-м сорокалетний Равель уходит на фронт. Добровольцем. Несмотря на освобождение от призыва. Сначала служит в госпитале, затем пересаживается за баранку авто Красного Креста и лишь в 17-м — по причине общего нервного истощения (а заодно и обморожения ног) его удается отправить в тыл… Потом с ним случилась затяжная депрессия, вслед которой и родилось много прекрасной музыки, включая и упомянутое «Болеро», признанное вершиной французского симфонизма XX века.

За три года до смерти у него обнаружили опухоль головного мозга. Операции бедняга не перенес и умер за три дня до начала нового 1938 года. Стравинский вспоминал, что эти годы для Равеля были сущим кошмаром: он быстро терял память и — частично — координацию. Ужаснее всего, что композитор полностью отдавал себе в этом отчет…

Что же насчет как творил — известно одно: неторопливо. Во время долгих одиноких прогулок. На прочем мрак тайны. Ведь никто и никогда не видел, как сочиняет Равель свою музыку…

За закрытыми дверьми — буквально: за плотно закрытыми (тяжелейшая астма вынудила его провести последние 16 лет жизни взаперти) — трудился ПРУСТ. Практически не жилец к 35 годам он смирился с отказом от удовольствий светской жизни и заточил себя в четырех стенах… И дальше цитируем Моруа, лучше него всё равно не расскажешь: «он живет в стенах, обитых пробкой, не пропускающих шум с улицы, при постоянно закрытых окнах, дабы неуловимый и болезнетворный запах каштанов не проникал внутрь; среди дезинфицирующих испарений с их удушливым запахом, в вязаных фуфайках, которые, перед тем как надеть, он обязательно греет у огня… Это время, когда, почти не вставая, Пруст заполняет двадцать тетрадей, составляющих его книгу. Он выходит лишь ночью и только затем, чтобы найти какую-то деталь, необходимую для его произведения».

Там и так — в затворничестве и одиночестве создавался семитомный роман «В поисках утраченного времени». Специалисты уверяют, что даже «Человеческая комедия» Бальзака уступает ему по психологическому анализу…

Пруст был одержим идеей успеть закончить главный труд своей противоречивой жизни. Изнурял себя немыслимым режимом и лошадиными дозами снотворного. Даже заболев воспалением легких (что в его случае означало одно — конец), категорически отказался от врачебной помощи…

Успел? — И нет, и да…

А вот уж кто не страдал комплексом зря потерянных лет, так это Лопе де ВЕГА. По некоторым подсчетам, из-под его пера вышло около ДВАДЦАТИ МИЛЛИОНОВ стихотворных строк. И это не считая писем и прозы (недраматическое наследие великого испанца едва уместилось в 21 том). И мы готовы сейчас же сменить тему, если кто-то в состоянии хотя бы представить себе, как выглядит миллион строк…

То-то!.. Тогда ударимся в арифметику.

Считается, что Лопе начал творить в 12 лет. Хотя по свидетельству младшего товарища и первого биографа Монтальбана, уже в пять лет он читал не только по-испански, но и по латыни и «так любил сочинять стихи, что, пока не умел писать, делился завтраками со старшими учениками, дабы те записывали то, что он им диктовал». А умер Вега семидесяти трех. Путем нехитрых вычислений получаем, что он должен был выдавать на-гора в среднем по сотне строк ежедневно. Какая, скажете вы, ерунда против ежедневной тысячи Джека Лондона! Ерунда, согласимся мы. Но это если бы наш герой был кабинетным работником. По собственному же признанию драматурга, он промчался по свету, «хватаясь то за меч, то за перо». Лет с пятнадцати уже воевал (на борту одного из кораблей Непобедимой армады в числе прочего), мотался по ссылкам, прозябал в нищете и безвестности, завоевывал сердца и похищал тела неисчислимых любовниц и жен, хоронил их…

Он разбивал сады, трепетно взлелеивая каждое деревце (один из якобы его садиков неподалеку от мадридского Прадо плодоносит по сей день)…

Он постригся, принял сан и служил секретарем священной инквизиции, после чего прослыл святошей и увлекся флагеллянтством — в смысле, бичевал себя до седьмой крови, после одной из каковых процедур и отдал богу свою повидавшую виды душу…

Пожалуй, не было поэта, добывшего прижизненную славу, равную его. Портреты Лопе висели едва не в каждом доме, его привечали короли и римские папы. В Испании даже была в ходу неофициальная молитва: Верю в Лопе всемогущего, поэта неба и земли и т. д. Правда, по испанским меркам это было даже больше чем богохульство, и вскоре молитву пресекли и извели… При нём — вы не поверите — в народе зародилось и долго еще просуществовало разделение всего — вещей, кушаний, тканей, картин — ну просто всего! — на плохие, хорошие, очень хорошие и «как Лопе».