Дьякон Кинг-Конг

Он разнервничался и почувствовал потребность в движении. Открыл дверь машины и вышел, не заглушив двигатель. Облокотился одной рукой на крышу, второй – на верх открытой дверцы. Отсюда он обозревал вагон перед собой, док и баптистскую церковь Пяти Концов всего в квартале отсюда, торчавшую поверх высоких сорняков на соседнем пустыре. Он никогда не обращал внимания, что от вагона до церкви, стоявших на голых окраинах Коз-Хаусес, рукой подать. Так близко, что можно пройти от одного места прямиком к другому. И все же это два разных мира. Здесь – вагон гордой семьи Элефанти: старика Гвидо, ковылявшего по округе с непослушными рукой и ногой после инфаркта, перенесенного во время двенадцатилетнего срока в Синг-Синге, который он схлопотал за то, что не раскололся, его лощеного неразговорчивого сына Томми и странноватой супруги, бродившей по пустырям в поисках мусорных растений. А там – гордые негры в своей обветшавшей церкви, с роскошной предводительницей, любительницей убирать грязь. Он никак не мог выкинуть ее из головы. Сестра Го. Вероника Го. Даже имя казалось чудесным. Вероника. Сестра Вероника. Прямо как Вероника из Библии, которая предложила Иисусу плат, чтобы утереть лицо, пока он нес крест на Голгофу. Славно. Катоха был бы не прочь, если бы она вытерла лицо ему. Он вздохнул. Представил, что она сейчас на работе – с сосредоточенным темным царственным лицом подметает коридоры красивого особняка напротив «Реттигена», а может, чистит туалет какого-нибудь сопляка или смахивает пыль с люстры и думает обо всем том, что символизирует собой грязь. «У нас с вами одна работа, – сказала она ему. – Мы убираем грязь».

«Мне бы самого себя в порядок привести, – подумал он. – Если уговорю ее до конца жизни убираться только у меня, может, тогда у меня будет шанс на счастье». Но с чего бы это ей будет интересно?

Он хлопнул дверью машины и направился к вагону, как раз когда оттуда вышел Томми Элефанти с руками в карманах. Катоха знал, что Элефанти засек его еще во время первого объезда.

– Что тебя привело в мой док, Катоха? – спросил Элефанти.

– Одиночество.

– Твое или мое?

– Ты-то не жалуйся, Томми. Ты хотя бы богатый.

Элефанти рассмеялся.

– Я прямо растрогался, Катох.

Пришла очередь Катохи рассмеяться.

К двери, где стоял Элефанти, – двери обычного размера, врезанной в стену железнодорожного вагона, – вели три самодельные ступени. Элефанти присел на верхней, над Катохой. Тот заметил, как Элефанти аккуратно прикрыл за собой дверь. Очевидно, решил Катоха, внутрь его не пригласят.

Элефанти словно прочел эту мысль.

– У меня там «феррари». – Он кивнул на дверь за спиной. – Показываю только ближайшим друзьям.

– Как она туда попала?

– Молитвы. И страховка. Хорошему католику больше ничего не нужно.

Катоха улыбнулся. Ему всегда нравился Томми Элефанти. Томми пошел в отца – только еще и разговаривал. Хоть старый Гвидо и помалкивал, в нем чувствовались хмурая доброта, честность и чувство юмора, которые Катоха, вопреки себе, ценил высоко. Теперь оба – коп внизу, гангстер наверху – смотрели на гавань, глядя, как чайки скользят над водой к статуе Свободы, сияющей в сумеречной дали.

– Двадцать лет прошло с тех пор, как я в последний раз примостил свой зад на этой ступеньке, – сказал Катоха.

– Я не знал, что ты вообще здесь сидел.

– В былые деньки я частенько беседовал с твоим отцом.

– Еще что придумаешь?

– Он даже пару раз превысил свой лимит на шесть слов в день. Я никогда не рассказывал историю о том, как мы с ним познакомились?

– Если такая история и есть, – сказал Элефанти, – то существует только твоя версия.

– Я шесть лет ходил в патруле, и вот наконец мне доверили мою первую машину. – Катоха усмехнулся. – Должно быть, году эдак в сорок восьмом. Пришла наводка, что старина Гвидо Элефанти, наш местный контрабандист, только что вышел из тюрьмы и уже принимает в своем вагоне поставку сигарет. В такую-то ночь, в такое-то время. Сам знаешь порядок: закупаешься сигаретами задешево в Северной Каролине. Снимаешь ярлыки. Клеишь новые. Продаешь с пятидесятипроцентной надбавкой.

– Вот, значит, как оно делается?

Катоха не обратил внимания и продолжил:

– Сюда послали отряд, чтобы прикрыть его лавочку. Видимо, надоел он им. А может, кого-то не подмазал. Как бы то ни было, нам дали три машины и сержанта. Время, должно быть, три-четыре утра. Влетели мы сюда с шашками наголо – сирены сверкают, шум стоит, все как положено. Я тогда был молодой и бестолковый. Весь из себя. После войны еще оставался порох в пороховницах. Машину опять же выдали. С «вишенкой», как она тогда называлась. В общем, я был горячий.

Вышибли мы дверь – и ничего. Темно. Гвидо, очевидно, у себя дома, десятый сон видит. Ну мы и ушли. Сперва отъехали две другие машины. Я уходил последним.