Дьякон Кинг-Конг

– Это все святая истина. Да я еще не закончила. Старик Гвидо не только уступил нам участок за шестьсот долларов. Ни один банк не дал бы нам залог. И мы расплачивались с ним в рассрочку. Заняли участок, не задолжав ни пенни никакому банку. Отдали ему четыреста долларов и принялись рыть: мы с супругом работали по чуть-чуть, но большей частью это все моя Эди, Руфус и Хетти. Родители сестры Го и родители Кузин – они появились позже. Спервоначалу были только мы. Мы бы так не уехали далеко. У нас не было ни машин, ни денег на них. Рыли лопатой. Делали что могли.

Однажды днем мистер Гвидо увидел, как мы копаем, и прибыл на здоровенном экскаваторе, и вырыл весь котлован. Управился в три дня. Ни полсловечка не сказал. Он говорил мало. Со всеми, кроме меня, да и на меня слов не тратил. Но мы были ему благодарны.

Как мы начали ставить стены из шлакоблока, он снова заглянул, отвел меня в сторонку и сказал: «Я хочу отплатить за то, что ты сделала».

Ну я ему: «Так уже. Мы строим церковь».

А он мне: «Вы платите за эту церковь в рассрочку. А я даром отдам землю, если позволите оставить внутри церкви подарок».

Я ему: «Не надо. В свое время мы расплатимся».

Он мне: «Ни к чему. Я так отдам. Хотите, сожгите расписку на месте».

Я ему: «Так, у меня и в мыслях нет жечь никакие расписки, мистер Гвидо. С нас причитается еще пятьсот шестьдесят долларов без процентов. С годами все отдадим честь по чести».

А он мне: «Нет у меня годов. Я прямо сейчас разорву договор о рассрочке, если позволите нарисовать кое-что красивое на задней стене».

Я ему: «А вы спасены Иисусом?»

Тут он растерялся. Сказал: «Врать не буду. Не спасен. Но один мой друг верует. Я должен для него кое-что сберечь. Дал ему слово, что кое-что для него сохраню. И планирую это слово сдержать. Я хочу, чтобы на задней стене церкви написали картину, чтоб он ее мог увидеть и, когда придет к этой церкви – или его дети, или дети его детей, – они посмотрели и поняли, что это от меня и что я свое слово сдержал». Гвидо сказал, об этом никто не прознает, кроме нас – меня да него.

Ну, мы обмозговали это с моим супругом, потому как он был пастор церкви. Он пытался сам побеседовать со стариком Гвидо, но итальянец ему и слова не ответил. Ни словечка ни моему супругу, ни кому другому в Пяти Концах. Я еще видела, как он толковал со стройинспектором, который приезжал и заявлял, дескать, когда начнете строить, вам надо сделать то-то и то-то. Не знаю, о чем шла речь, но с инспектором потолковать надо было обязательно, потому что одной хотелкой в Нью-Йорке ничего не построить, даже в те деньки. Требовалось получить добро от города. Ну, мистер Гвидо с ним потолковал. Но сколько я знаю, он ни слова не тратил ни на одного цветного, кроме меня. Наконец мой супруг решил: «Если согласна ты, то согласен и я, раз он говорит только с тобой».

И я пошла к мистеру Элефанти и сказала: «Ладно, делайте что хотите».

Через пару дней он приходит с тремя своими итальянцами, и они принимаются за работу – громоздить блоки. Они свое дело знали, так что мы им не мешали, а сами трудились внутри. Настелили пол и закончили кровлю. Так оно и шло. Они работали снаружи. Мы работали внутри. Цветные и белые вместе.

Когда люди мистера Элефанти подняли стены до пояса, он подошел ко мне на обеденном перерыве… – Она осеклась и поправилась: – Ну, не так. Это я подошла к нему. Видишь ли, в те времена в перерыв на обед итальянцы шли своей дорогой домой, а цветные – своей. Но я всегда что-нибудь сготавливала мистеру Гвидо, потому что ел он мало, и приносила ему на несколько минут пораньше, потому что он на обед почти не отрывался. Однажды я пришла к нему пораньше и, как обычно, застала за работой, он ставил заднюю стену. Когда я подошла, он спросил: «Ты одна?»

Я сказала: «Просто занесла обеденный харч, потому как знаю, что вы не едите».

Он огляделся, посмотрел, чтобы никого рядом не было, а потом сказал: «Я хочу тебе кое-что показать. Это талисман на удачу».

Достает, значит, металлическую коробочку и открывает. Говорит: «Вот на что куплена ваша церковная земля».

– И что это было? – спросил Пиджак.

– Ерундистика, – сказала сестра Пол. – Точь-в-точь кусок мыла в виде толстушки. Цвета старой духовой трубы. Цветная дамочка, вот что это такое было. Закрывает он это мыло в коробочке, ставит коробочку в полость блока, мажет бетоном да известкой, приделывает что-то снизу, чтоб оно лежало на месте, и поверх ставит другой блок. Один от другого не отличить.

Тогда он мне и говорит: «Об этом знаешь только ты. Даже моя жена не знает».

Я ему: «Почему вы мне доверяете?»

А он: «Тому, кто доверяет сам, доверять можно».

Я ему: «Ну, мне неинтересно, где вы храните свое мыло, мистер Гвидо. Я свое держу в ванной. Но вы человек взрослый, и это мыло ваше. Тут от него толку не будет, но, видать, у вас дома еще есть».

Уверена, это тот редкий случай, когда я видела, что он смеется. Он, видишь ли, был серьезный человек.