Дьякон Кинг-Конг

Конечно, в Козе на Марш Муравьев никто не обращал особого внимания. Они стали мелкой неурядицей в жилпроектах, где 3500 черных и латиноамериканских обитателей утрамбовывали свои мечты, кошмары, кошек, собак, черепашек, морских свинок, пасхальных кур, детей, родителей и двоюродных сестер с двойными подбородками из Пуэрто-Рико, Бирмингема и Барбадоса в двести пятьдесят шесть крошечных квартир, существуя под игом феерически коррумпированного нью-йоркского жилхозяйства, которое за квартплату в 43 доллара в месяц плевать хотело, живы ли они, мертвы ли, срут ли кровью или разгуливают босыми, коли они не названивают в бруклинский офис с претензиями. И ни один жилец в здравом уме не полез бы через голову бруклинского офиса к могущественным начальникам на Манхэттене, коим не нравилось, когда их полуденный сон нарушают мелкими жалобами насчет муравьев, туалетов, убийств, растления детей, изнасилований, неотапливаемых квартир, свинцовой краски, от какой в одном из их бруклинских объектов детские мозги съежились до размера зрелой горошины, если только сему жильцу не улыбалось переехать на скамейку автовокзала Порт-Ауторити. Но в один год муравьи таки доконали домохозяйку в Козе, и она написала жалобу. Жилхозяйство, естественно, и бровью не повело. Но письмо каким-то образом дошло до «Дейли ньюс», где об этом тиснули статью без проверки информации. История вызвала умеренный общественный интерес, поскольку любые новости из Коз-Хаусес не о том, как негры ошалело носятся туда-сюда и вопят о гражданских правах, считались хорошими. Нью-Йоркский университет выслал на исследования биолога, но его ограбили, и он сбежал. Городской колледж Нью-Йорка, отчаянно желая переплюнуть университет в гонке за респектабельностью в глазах общества, отрядил двух черных аспиранток, но в том году обе сдавали экзамены, а когда они наконец приехали, муравьи уже ретировались. Гордость города, Природоохранный департамент, в те дни состоявший из хиппи, йиппи[17], уклонистов, пророков и пацифистов, которые курили травку и спорили насчет Эбби Хоффмана[18], тоже обещался устроить проверку. Но через неделю комиссар города – поляк-иммигрант в первом поколении и главная движущая сила ежегодно проваливающейся попытки Нью-Йоркского польско-американского общества убедить горсовет почтить великого польско-литовского генерала Андрея Тадеуша Бонавентуру Костюшко и назвать в его честь что угодно, кроме этого ущербного, колдобистого, раздолбанного говномоста, перекинутого над Уильямсбургом, дабы принимать на себя вес шоссе Бруклин – Квинс и любого самоубийцы, какому хватит отваги пробраться через вихляющий трафик перед тем, как сигануть с ржавых перил на несчастные души внизу, – вошел в их офис, унюхал свежераскуренный «Акапулько Голд», к которому причащались хиппи-коммунисты, энергично обсуждая добродетели высокочтимой создательницы профсоюзов и возмутительницы покоя начала двадцатого века Эммы Голдман, и ушел в гневе. Он урезал бюджет департамента вдвое. Агента, назначенную на дело муравьев в Козе, отправили в управление парковками, где она следующие четыре года и собирала монетки в паркометрах. Так муравьи оставались для всего Нью-Йорка тайной, покрытой мраком. Мифом, веянием жуткой ежегодной возможности, городской легендой, примечанием к анналам нью-йоркской нищеты вроде аллигатора Геркулеса, который, по слухам, живет в канализации под Нижним Ист-Сайдом, выскакивает из люков и глотает детишек. Или удава Сида из Квинсбриджского жилпроекта, который задушил своего хозяина, а потом уполз в окно на близлежащий мост Пятьдесят Девятой улицы, слившись окраской трехметрового тела с фермами над автомобильным движением, и по ночам повадился хватать незадачливых дальнобойщиков из открытого окна кабины. Или обезьяны, сбежавшей из цирка «Братьев Ринглингов» и, по слухам, обитающей в балках старого Мэдисон-сквер-гарден, где зверь теперь трескает попкорн и болеет за «Нью-Йорк Никс», когда из них в тысячный раз вышибают дурь. Муравьи были блажью бедных, позабытой байкой из позабытого боро[19] в позабытом городе, приходящем в упадок.