Дьякон Кинг-Конг

Лежа и глядя в стену, пока в ноздри забирался запах свинцовой краски, Димс вспоминал о старике не с яростью, а скорее с замешательством. Он ничего не понимал. Если и был во всем Козе человек, который ничего не выгадает от его убийства, так это Пиджак. Пиджаку нечего доказывать. Если и есть во всем Козе человек, кому простительно огрызаться на Димса, очаровывать его, орать на него, обзывать его, подшучивать над ним, нести околесицу, врать, то это старый Пиджак. Пиджак был его бейсбольным тренером. Пиджак был его учителем в воскресной школе. «Теперь он просто алкаш, – думал горестно Димс, – хотя раньше вреда от этого никому не было». Он вдруг понял, что Пиджак более-менее был алкашом, сколько Димс себя помнил, но что важнее, он всегда оставался собой – предсказуемым. Никогда не жаловался, не высказывал точку зрения. Не осуждал. Ни о чем не заботился. Пиджачок жил своей жизнью, чем и нравился Димсу. Потому что если во всех Коз-Хаусес с их уехавшей крышей – да и во всем Бруклине, если на то пошло, – и есть то, что Димс ненавидел, так это люди, которые жалуются ни о чем. Люди без всего, которые жалуются ни о чем. Ждут Иисуса. Ждут Бога. Пиджачок не из таких. Он любил бейсбол и выпить. Все просто. Пиджачок тоже мог свихнуться по вере, замечал Димс, когда его подталкивала к этому жена, мисс Хетти. Но даже тогда Димс видел, что он и старик одинаковы. Оба застряли в Коз-Хаусес.

Димс уже давно решил, что Пиджачок отличается от прочих повернутых на вере из его жизни. Пиджачку не нужен был Иисус. Конечно, он делал вид, будто нужен, как и множество взрослых из церкви Пяти Концов. Но было у Пиджака то, чего не было больше ни у кого в Пяти Концах, ни у кого на районе, ни у кого, кого Димс Клеменс знал за все свои девятнадцать лет жизни в Коз-Хаусес.

Счастье.

Пиджачок был счастлив.

Димс тяжело вздохнул. Даже Папаша – его дедушка, единственный, кого он считал отцом, – не был счастлив. Папаша разговаривал бурчанием и держал дом в ежовых рукавицах, по вечерам после работы падая в кресло с пивом в руке и слушая радио, пока не уснет. Папаша единственный навещал его в колонии для несовершеннолетних. Мать и не подумала. Будто часы разговоров об Иисусе да Библии заменяли поцелуй, улыбку, один ужин вместе, книжку на ночь. За малейшие проступки она отбивала ему всю задницу розгами, редко видела хоть что-нибудь хорошее в любых его поступках, никогда не ходила на бейсбольные матчи и по воскресеньям тащила в церковь. Еда. Кров. Иисус. Вот и весь ее девиз. «Я двенадцать часов в день раскладываю яичницу, сахар и бекон, а ты даже не благодарен Иисусу за крышу над головой. Благодарю тебя, Иисус». Да шел бы этот Иисус.