Дьякон Кинг-Конг

– А он мне: «Мне не хотелось ничего продавать. Нравилось просто рассматривать».

А я ему: «Мэйси, нехорошо это. Это церковное имущество».

«Церкви плевать на таких, как я», – сказал он.

Ох, сказал – как ножом по сердцу. Я ответил: «Мэйси, мальчик мой. Наша дорогая матушка на небесах сляжет с лихорадкой пред божьим троном, зная, что ты сидишь здесь с краденым у ее Господа и Спасителя. Ей это как ножом по сердцу».

Тут у него навернулись слезы. Говорит: «Тогда мне нужно жить дальше. Может, я придумаю, как что-нибудь вернуть».

Губернатор посмотрел на Элефанти.

– И как есть вернул. О, одну-другую безделушку перед смертью загнал, для поддержания своего образа жизни. Но большую часть вернул. Доставил в Вену так же, как доставил сюда. Отправлял понемногу почтой. Вернул так, чтобы не попадаться. Но одну вещицу так и не вернул.

– Какую?

– Ну, ту, что приглянулась мне. Статуэтку.

– Что за статуэтка?

– Толстушка. Венера Виллендорфская.

Элефанти гадал, не сон ли это. Статуэтка толстушки? У Губернатора как раз такая дочка. Причем красивая. Это какой-то трюк? Совпадение?

– Это что, название мыла? – спросил он.

Губернатор раздраженно хмыкнул.

– Я просто спросил, – сказал Элефанти.

– Мэйси говорил, это самое ценное, что у него есть в коллекции.

– Почему это?

– Не могу ответить. Мэйси знал, а я в этом не соображаю. Она красновато-золотого цвета. Очень маленькая. Из камня. Не больше куска мыла.

– Если она не из золота, почему такая дорогая?

Губернатор вздохнул.

– Ежели речь об искусстве, у меня соображения не больше, чем у куля картошки, сынок. Не знаю я. Я уже сказал, мне и про слово «реликварий» пришлось пять раз прочитать, пока я толком уяснил. Статуэтка лежала в одном из этих самых реликвариев. Крошечный ящичек, как гробик, размером с кусок мыла. Ей тыщи лет. Мэйси сказал, там один ящик стоит целое состояние. Сказал, что толстушка, Венера Виллендорфская, стоит больше всего, что у него есть, вместе взятого.

– Тогда она наверняка обретается в каком-нибудь большом замке в Европе, где на коврике перед дверью надпись на староанглийском, а ему досталась фальшивка. Или настоящая обретается в музее. Почему она не в музее? В музее бы, кстати, догадались, что у них фальшивка.

– Ну и что с того. Сынок, мы с твоим папашей сидели в одной тюрьме с такими сладкоголосыми засранцами, что продали бы лед эскимосу. Эти ребятки обнулят твой банковский счет быстрее, чем муха сядет на говно. Знают больше страховых разводов, банковских афер и карточных фокусов, чем филадельфийский бармен. Сладкие, как тянучка, эти субчики. И тебе любой скажет, что чаще всего треска, которую поймали на крючок или развели, держит рот на замке. Такие новости распускать никто не хочет. Пафосные клоуны в этих твоих музеях ничем не лучше. Ежели у них левак, зачем трубить об этом миру? Пока лох выкладывает шиллинг, чтобы на нее глянуть, кто поймет разницу?

Элефанти молчал, осмысляя все сказанное.

– Думаешь, я тебе мозги пудрю? – спросил Губернатор.

– Может быть. Никогда не спрашивал у брата, почему она такая дорогая?

– Нет, не спрашивал. Просто забрал, пока он не передумал. А потом он умер.

– Венера Виллендорфская. И вправду как название мыла.

– Это не мыло. А толстушка, – настаивал Губернатор.

– Знал я одну толстушку в школе, которая была настоящим сокровищем. Но статуэток в честь нее никто не делал.

– Ну, а эта уместится у тебя на ладони. Я заныкал ее перед тем, как загреметь. Твой отец вышел на два года раньше моего. Я трясся, что ее кто-нибудь найдет, вот и попросил его, чтобы он забрал и придержал для меня. Он сказал, что так и сделал. Значит, она у тебя где-то да есть.

Элефанти поднял руки.

– Клянусь Пресвятой Девой, папаня не говорил, куда ее дел.

– Ни слова?

– Только сказал о твоей дурацкой песенке, насчет божьей ладони.

Губернатор довольно кивнул.

– Ну, это уже что-то.

– Это ничего. Как мне ее искать, если я не знаю, где она или как выглядит?

– Это толстушка.

– Да есть миллион статуй толстушек. У нее на носу горбинка или она круглая, как пузырь? Похожа на лошадь, если профиль повернуть? Голова и живот – это единственное, что в ней заводит? Или она как та фигня, которая получается, когда плещешь краской на холст, а любители искусства слюной исходят? Она кривая на один глаз? Ну?

– Гну. Это толстушка. Ей тыщи лет. И в Европе есть человечек, который отвалит за нее три миллиона долларов налом.

– Это ты уже говорил. Откуда мне знать, что он настроен всерьез?