Диалоги

Культура, искусство… не знаю. Я жил. Важно жить интенсивно, интенсивность жизни имеет значение. Сейчас ужасающая сегрегация, говорят: «молодёжь», «старики», почему бы не сказать ещё «слепые фотографы»! Абсурдный мир! В какой-то степени это на всём отражается. От этого никто не свободен, мы все вовлечены в мир, даже если его отвергаем.

Не думаете ли вы, что взгляд – это источник новых открытий?

Это жизнь. Взгляд – это жизнь, да. Сейчас всех заставляют учить математику – в полной уверенности, что наука превыше всего; хранитель музея тоже должен быть математиком. Но есть и другие способы познания. Живопись – это способ познания, поэзия – это способ познания, фотография – способ познания, не одна только наука. Сегодня поэтическая деятельность не наносит ущерба человеку, тогда как во многих случаях научная деятельность… Посмотрите, в какой мы засаде…

Как мне кажется, в ваших изображениях важную роль играет ритм.

Ритм – это наличие определённого пластического порядка. Больше всего я люблю живопись. Я учился у очень хорошего художника, друга моего дяди, которого убили во время войны 1914 года, а в пятнадцатилетнем возрасте начал писать картины. Меня всегда больше всего интересовала живопись, но сейчас я занимаюсь рисунком и фотографией. Это такие же способы визуального выражения, как и любые другие. Раньше, в Средние века, барабанщик мог к тому же петь или играть на виоле, тогда как сейчас всё так специализировано. Это мир специалистов, техников.

Думаю, рисунок вам много даёт, вам нравится заниматься рисунком.

Сейчас – да, последние семь-восемь лет я чрезвычайно много рисую, сосредоточен на этом. Между рисунком, живописью и фотографией нет никакой связи, кроме взгляда; самое главное для меня – это взгляд, но выбор инструмента влечёт за собой определённые последствия. Ничто не проходит безнаказанно, и та нервозность, которая необходима фотографу, снимающему с натуры, мешает мне в рисунке. Рисунок – это медленная вещь. Чтобы продвигаться быстро, надо уметь идти очень медленно.

Хороший контрапункт для вас – эта медленность рисунка по отношению к быстроте фотографии?

Да, именно так, это позволяет мне всё ставить под вопрос и не заводить бесконечно одну и ту же пластинку. У каждого свои проблемы. Моя – продвинуться дальше в том, что я делаю.

Ваши фотографии – это ваш вклад в современный мир, вы даёте свое видение этого мира.

Про видение я ничего не знаю. Это как бегать, как дышать. Я живу и делаю это. Я не занимаюсь ни недвижимостью, ни сельским хозяйством. Ничего не умею делать.

Но несомненно, что начиная с 1930‑х годов, со времён вашего дебюта, и до сегодняшнего дня многие фотографы именно под вашим влиянием принялись фотографировать мир.

У меня тоже много отцов. Мои старшие – это [Мартин] Мункачи, [Андре] Кертеш, Брассай. На меня также оказал воздействие сюрреалистический подход к жизни: не пластическая сторона сюрреализма, а концепция жизни, которую выдвинули сюрреалисты, концепция Бретона.

Что вы думаете сегодня, когда видите эти тысячи фотографов? Каждый год в мире делается, если я не ошибаюсь, двенадцать миллиардов фотографий.

Людей на земле становится всё больше и больше, и уже известно, сколько квадратных сантиметров будет приходиться на каждого через сто лет; это проблема численности. Такие вещи чувствуются интуитивно. Но это я оставлю социологам, мой взгляд направлен на другое. Тем не менее я думаю, что все мы – социологи-любители или психоаналитики-любители, потому что все в это вовлечены.

Но эти двенадцать миллиардов фотографий – это скорее хорошо?

Не думаю я о фотографиях. Никогда не думаю. Не думаю о них, я их делаю, это другое. Думаю о жизни, о форме, о том, что меня забавляет, что меня поражает…

А тот факт, что множество людей сегодня пытаются действовать как вы…

Каждый должен делать то, что хочет. Позитивно это, негативно – не знаю.

Многие сейчас так и поступают. Является ли это ответом на трудности мира, в котором мы живём? Вот вы только что говорили об этом трудном, жестоком мире. Нацелить объектив – этот жест может иметь смысл?