Читаем Диалоги полностью

О, вовсе нет! Я работал с [Жаном] Ренуаром, но мне было интересно именно работать над диалогами, я был вторым ассистентом. […] По существу, эта лёгкость фотографии, которая её делает в высшей степени трудной, представляет собой своего рода ловушку, потому что важен выбор, и есть две вещи, два аспекта. Можно расслабиться, нажимать на спуск, нажимать и потом сказать себе: «Из них хотя бы одна будет хорошая». Нет! Это как стрелять из пулемета по стае куропаток, так невозможно, надо делать очень точный выбор, знать, что ты хочешь, но в то же время нельзя быть себе цензором, когда наводишь видоискатель, и ждать… Но эмоцию всё равно приходиться ждать.

Если нет эмоции, если нет потрясения, если не реагируешь на чувства, тогда всё бесполезно. […]


Запутанно…


Да, немного запутанно. Нельзя быть себе цензором, когда наводишь видоискатель, потому что никогда ничего не знаешь, зависишь от внешнего мира. Так что нам приходится надоить немало молока, чтобы получить сливки. Я говорю вещи, очевидные для фотографа, снимающего «репортажи». Всё это означает просто присутствовать в жизни. Здесь нет ничего общего с журналистикой. Возможно, слово «репортаж» тут вовсе не годится. У меня были очень хорошие годы: тогда жизнь была для меня в определённом смысле труднее, чем сейчас, но можно было позволить себе роскошь провести год в какой-нибудь стране. Сейчас мои товарищи ездят туда на три дня. Кажется, Роден сказал, что есть вещи, которые требуют времени для того, чтобы их сделать, и именно эти вещи время щадит. Жить, строить отношения с людьми, войти как можно глубже в жизнь страны – всё это требует времени. Вместе с тем это очень нескромное ремесло. Есть что-то возмутительное в фотографировании людей, без сомнения, это своего рода насилие. Если нет чувствительности, тогда это становится чем-то варварским, разрушительным. Если люди не хотят, чтобы их фотографировали, надо это уважать. Но сейчас всё в высшей степени сложно, приходится чуть ли не с адвокатом ходить. Быть привязанным к аппарату – это тяжело…


Эта проблема вас когда-нибудь смущала, это мешало вам?


О да. Всё время. В музеях, например, меня всё время останавливают охранники. Ну, не всё время, потому что меня не ловят после каждого кадра. Там запрещено фотографировать, но ведь человеческие лица в музеях – это нечто поразительное. Однажды, когда меня задержали, охранник незаметно пошёл вызывать полицию. Пошли к хранителю музея, она меня простила. Сказала мне: «Да, теперь я вам даю разрешение». Главный охранник сказал хранительнице: «Госпоже хранителю следовало бы хорошо знать, что здесь есть мужья, которые пришли не со своими жёнами». Не знаю, достаточное ли это основание для того, чтобы не позволять снимать людей, но фотографировать становится очень трудно. Фотография в любом случае очень двусмысленна, это двусмысленная вещь.


Нравится ли вам, как её используют в наше время?


Используют что? Вещи не хороши и не плохи. Все зависит от того, что с ними делают. […] Многие годы у меня один и тот же аппарат. Я очень плохой покупатель. Сейчас мир пронизан торговлей. Куда мы идём?


Образ мира, который мы видим в музеях, на экранах, как сегодня вечером – отражает ли этот образ что-то более или менее объективное? Или мы заняты самообманом?


И то и другое. Как посмотреть. Бывает проникающий взгляд. У меня есть товарищи, обладающие очень острым и вместе с тем нежным взглядом. Проникающий взгляд – это не значит, что нужно быть жёстким, наоборот, – человечным. Не следует быть сентиментальным, когда надо быть твёрдым, и не следует быть жёстким, когда надо быть человечным. Жить трудно. Что за болтовня, Боже мой… […] Не знаю, что можно сказать о фотографии. Нужно этим заниматься и ничего не говорить. Но этим нельзя специально «заниматься», надо просто делать.


Вы очень точно обозначили истинную проблему. Это вопрос чувствительности, а чувствительности не учат в школе. Но как можно сегодня идти против тенденции сдержанности, если пытаться говорить о…

Потому что пытаются из людей сделать удобные инструменты для общества. Культура – штука абсолютно вторичная. Вам не кажется?


Да, сегодня, без сомнения, это так.


Это шутка.


Но фотография – это способ приобщиться к культуре.


Это способ задавать вопросы миру и в то же время саму себе.


Но в этом и есть замечательная школа.


Перейти на страницу:

Похожие книги

12 Жизнеописаний
12 Жизнеописаний

Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев ваятелей и зодчих. Редакция и вступительная статья А. Дживелегова, А. Эфроса Книга, с которой начинаются изучение истории искусства и художественная критика, написана итальянским живописцем и архитектором XVI века Джорджо Вазари (1511-1574). По содержанию и по форме она давно стала классической. В настоящее издание вошли 12 биографий, посвященные корифеям итальянского искусства. Джотто, Боттичелли, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Тициан, Микеланджело – вот некоторые из художников, чье творчество привлекло внимание писателя. Первое издание на русском языке (М; Л.: Academia) вышло в 1933 году. Для специалистов и всех, кто интересуется историей искусства.  

Джорджо Вазари

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Искусствоведение / Культурология / Европейская старинная литература / Образование и наука / Документальное / Древние книги
Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти
Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

Известный французский писатель и ученый-искусствовед размышляет о влиянии, которое оказали на жизнь и творчество знаменитых художников их возлюбленные. В книге десять глав – десять историй известных всему миру любовных пар. Огюст Роден и Камилла Клодель; Эдвард Мунк и Тулла Ларсен; Альма Малер и Оскар Кокошка; Пабло Пикассо и Дора Маар; Амедео Модильяни и Жанна Эбютерн; Сальвадор Дали и Гала; Антуан де Сент-Экзюпери и Консуэло; Ман Рэй и Ли Миллер; Бальтюс и Сэцуко Идэта; Маргерит Дюрас и Ян Андреа. Гениальные художники создавали бессмертные произведения, а замечательные женщины разделяли их судьбу в бедности и богатстве, в радости и горе, любили, ревновали, страдали и расставались, обрекая себя на одиночество. Эта книга – история сложных взаимоотношений людей, которые пытались найти равновесие между творческим уединением и желанием быть рядом с тем, кто силой своей любви и богатством личности вдохновляет на создание великих произведений искусства.

Ален Вирконделе

Искусствоведение / Прочее / Изобразительное искусство, фотография
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» — сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора — вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение
Искусство жизни
Искусство жизни

«Искусство есть искусство жить» – формула, которой Андрей Белый, enfant terrible, определил в свое время сущность искусства, – является по сути квинтэссенцией определенной поэтики поведения. История «искусства жить» в России берет начало в истязаниях смехом во времена Ивана Грозного, но теоретическое обоснование оно получило позже, в эпоху романтизма, а затем символизма. Эта книга посвящена жанрам, в которых текст и тело сливаются в единое целое: смеховым сообществам, формировавшим с помощью групповых инсценировок и приватных текстов своего рода параллельную, альтернативную действительность, противопоставляемую официальной; царствам лжи, возникавшим ex nihilo лишь за счет силы слова; литературным мистификациям, при которых между автором и текстом возникает еще один, псевдоавторский пласт; романам с ключом, в которых действительное и фикциональное переплетаются друг с другом, обретая или изобретая при этом собственную жизнь и действительность. Вслед за московской школой культурной семиотики и американской poetics of culture автор книги создает свою теорию жизнетворчества.

Шамма Шахадат

Искусствоведение