Диалоги. Извините, если кого обидел.

— Да, это было в «Октябре». Но ведь Октябрь уж наступил и прошёл, не говоря о покойном А. В сети эта херня лежит до сих пор, репрезентируя. Вспоминал я сегодня примерно начало восьмидесятых и сборник «Суровой нитью» (кажется, так) и думал, что вот — уже сборник был далеко не лучший, но такого ужаса предвидеть было никак нельзя тогда. То есть когда я этот сборник читал, если б мне кто-нибудь тогда показал бы такую поэму, я бы его к Егору Исаеву тут же послал, и к маме, и нейтронной бомбе. При этом, заметим в скобках, М. действительно не держится никакой стаи, а честно недоумевает насчет роли поэта и поэзии. Чему, чему свидетели мы были?!..

Диалог LXIV

— Лекция или семинар?

— Вот знала бы я ещё отличия этих значений — единственные ассоциации — и то, и другое что-то сонное поучительное.

— Результат лекций — запись в зачётке слева, под заголовком «Теоретический курс», экзамен. Результат семинаров — зачёт, в зачётной книжке справа, под заголовком «Практические занятия».

Диалог LXV

— А я вот сегодня вернулся из путешествия по России. Потому как Гоголь советовал: надо проездиться по России. «А не проездитесь, козлы, — говорил он, — будете все. И червяки земляные». Кстати, видел очень странный дождь: это был совершенно либеральный дождь. Всё лобовое стекло в воде, но на небе нет туч, светит солнце и в окно залетают эскадрильи слепней.

— При Брежневе за такой дождь из партии погнали бы. Взашей. А радуга наблюдалась ли при удалении от очага слепней? Я вот однажды оказался в центре радуги в Карпатах. Но то тоже при Брежневе ещё.

— И я тоже. И тоже при Леониде Ильиче. Правда, не в Карпатах. Но тогда всё лучше было. И антисемиты были гораздо крупнее, внушительней. А нынешние даже слово «жид» без ошибок писать не умеют.

— Да уж. Очень меня только раздражает, что все начали без спросу трогать мою любимую букву «Ы». Единственную настоящую двухчастную букву (остальные не настоящие). Я вообще полагаю, что человек, способный после шипящих писать «ы», не будет жить при коммунизме.

Диалог LXVI

— Нет, «Тарас с Бульбой» — это не козацкая проза. Нет. Это такой гексогеновый роман девятнадцатого века, с избиениями жидов, бессмысленными и беспощадными. Николай Васильевич тут себя проявил точно так же как Вольдеморт современной российской словесности. Это давно замечено, что самые кровожадные люди — это люди, никогда в армии не служившие, гальюнов не драившие, и (хоть это слава Богу) никого сами не зарезавшие.

— Мне всё-таки сдаётся, что его вальтерскоттовщина — это аналог бульварной литературы. Фу, корявая фраза вышла, но всё к делу.

— Он руководствовался общественным спросом на героя такого типа, а историческая канва была для него чем-то вроде пакетика с приправкой, которой посыпают макароны быстрого приготовления. «Тарас Бульба» круче многих книг, потому как тоже не на истории базировался, но на общественном мифе, или, иначе говоря, на общественном ожидании.

Диалог LXVII

— Я люблю есть. Очень. Впрочем, пить — тоже. И смерть как люблю, когда меня зовут в какую-нибудь Карабиху на Ясную Полянку о высоком поговорить. А поскольку я всё на чердаке аппроксимирую, меня никто не видит — и, стало быть, не зовут.

— Ну это известная особенность социального существования. Надо тусоваться. Если ты, к примеру, ничего не понимаешь, но тусуешься, то позовут с вероятностью большей, чем если понимаешь, но не тусуешься.

— С другой стороны, нелюбовь к тусовке — тоже пристрастие, требующее жертв. А жизнь идет сама собой, как писал один поэт.

— Да, когда я это открыл — лет десять назад, то очень расстроился. Потому как я тогда занимался задачей оптимизации, и по моим выкладкам выходило, что тусовочный КПД исчезающе мал. И надо, значит, пить на презентациях за успех заведомо безнадёжного дела.

— Так это какая печень выдержит.

— Тем более, что там надо было есть стоя. А это уж совсем отвратительно. Так у меня карьеры и не получилось.

— Я всё-таки использовал один шанс. Дело в том, что я не люблю летать самолётом, а очень люблю ездить на поезде. Поэтому я написал какую-то штуку для очередного платоновского сборника.

— Многостаночников полно. Тут, правда, надо различать многописательских станочников, и тех, кому я придумал определение «культурный специалист-универсал». Есть такой персонаж — Владимир Микушевич. Вот это как раз про него.

— Мне ли не знать Микушевича, переводчика и средиземноморца? Это все же некоторый извод совписа, впрочем (в отличие от Лебедева, например).

— Но тут всё сложнее. Микушевич извод совперевода. Это действительно культуролог-универсал. Он умудрился перевести «К лютеранам» и читать этот стих в лютеранских церквах по всей Германии.

Но у меня с ним было куда забавнее личное общение. Микушевич живёт в дачной местности Красково — рядом с Малаховкой. Иностранные студенты, что хотят приобщиться к его мудрости, покорно дёргают на его огороде сорняки и прочую дребедень.