Диалоги (о государстве, о законах)

(64) Когда впоследствии, как пишет Деметрий Фалерский[696], начали устраивать похороны, стоившие дорого и сопровождавшиеся громким плачем, то это было запрещено законом Солона; этот закон наши децемвиры[697] почти в тех же выражениях включили в десятую таблицу своих законов. Ведь указания относительно трех головных покрывал и многих мелочей принадлежат Солону. О сетованиях говорится его подлинными словами: «Женщины не должны по случаю похорон ни царапать себе щек, ни испускать воплей».

(XXVI) О гробницах у Солона говорится только следующее: «Никто не должен ни разрушать их, ни хоронить в них сторонних людей». И устанавливается кара: «Если кто-нибудь, — гласит закон, — осквернит, опрокинет, сломает гробницу (ведь, по моему мнению, это и есть tymbos), или памятник, или колонну, …» Но по истечении некоторого времени, ввиду великолепия гробниц, которые мы можем видеть на Керамике[698], законом было определено, что «никто не должен ни сооружать гробницу, которая потребовала бы труда большего, чем труд десяти человек в течение трех дней», (65) ни покрывать ее штукатуркой, ни устанавливать на ней так называемые гермы[699]; произносить речь о заслугах умершего разрешалось только при государственных похоронах и только тому лицу, которому это было поручено властями. Кроме того, дабы уменьшить сетования, было запрещено собираться множеству мужчин и женщин; ведь стечение людей усиливает горе. (66) Вот почему Питтак[700] вообще запрещает присутствовать на похоронах чужих людей. Но, опять-таки по свидетельству того же Деметрия, великолепие похорон и гробниц дошло до такой степени, какой оно ныне достигает в Риме. Деметрий ограничил этот обычай своим законом. Ведь Деметрий был, как вы знаете, не только ученейшим мужем, но и гражданином с величайшими заслугами перед государством и обладал огромным опытом в заботах о согражданах. И вот он не только уменьшил допускаемые денежные расходы, но и ограничил время дня, предназначенное для похорон: он повелел умершего выносить до рассвета. Он определил также и размеры вновь сооружаемых гробниц; на могильной насыпи он разрешил устанавливать только небольшую колонну вышиной не более трех локтей, или стол, или чашу для возлияний и поручил определенному магистрату следить за соблюдением этих предписаний.

(XXVII, 67) Итак, вот что постановили твои любимые афиняне. Но обратимся к Платону, который поручает похоронные обряды истолкователям требований религии; правило это соблюдаем и мы. О гробницах Платон говорит следующее[701]: он запрещает занимать для устройства гробницы какую бы то ни было часть обработанной земли или земли, пригодной для посева; но если какой-нибудь участок земли, по своим особенностям, пригоден только для того, чтобы на нем хоронили мертвых и притом без ущерба для живых, то именно его и следует использовать; что же касается земли, которая может приносить урожай и, словно мать, давать нам пищу, то никто — ни живой, ни мертвый — не должен ее у нас отнимать.

(68) Платон запрещает возводить гробницу, более высокую, чем та, какую могли бы построить пятеро человек за пять дней, и ставить или класть камень большего размера, чем требуется для того, чтобы высечь хвалебную надпись, состоящую не более чем из четырех героических стихов, которые Энний называет «длинными стихами»[702]. Таким образом, относительно гробниц мы знаем суждение также и этого выдающегося мужа, определяющего и допустимые расходы на похороны — от одной до пяти мин[703].

(69) Мне кажется, я разъяснил вам все, что относится к требованиям религии.

КВИНТ. — Вполне разъяснил, брат мой, и притом подробно; но продолжай.

МАРК. — Я продолжу, и так как вам захотелось меня к этому побудить, сделаю это, надеюсь, во время нашей беседы еще сегодня. Платон, вижу я, поступил так же, и вся его речь о законах была произнесена им в течение одного летнего дня[704].

И я так поступлю и буду говорить о магистратах. Конечно, именно магистратуры, после установления религии, более всего укрепляют государственный строй.

АТТИК. — Говори же и следуй намеченному тобой плану.

КНИГА III

(I, 1) МАРК. — Итак, я буду, как и предполагал, следовать мыслям мужа, вдохновленного богами, которого я, глубоко перед ним преклоняясь, прославляю, пожалуй, чаще, чем следовало бы.

АТТИК. — Ты, по-видимому, говоришь о Платоне.

МАРК. — Именно о нем, Аттик!

АТТИК. — Нет, прославления твои никогда не будут ни чрезмерными, ни чересчур частыми. Ибо даже мои единомышленники, желающие, чтобы прославляли только их учителя[705], позволяют мне чтить Платона, как я захочу.

МАРК. — И они, клянусь Геркулесом, поступают правильно. И в самом деле, что более достойно твоего утонченного ума? Ты, по моему мнению, и в жизни, и в своей речи достиг столь трудно дающегося сочетания достоинства и благожелательности.

АТТИК. — Я очень рад, что прервал тебя, так как ты превосходно высказал свое мнение обо мне. Но продолжай, как начал.