Диалоги с Евгением Евтушенко

Волков: Жизнь состоит из добра и зла. И они все время меняются местами. Все время меняется представление о том, что есть добро и что есть зло. И именно из-за этого никогда и никто не сделает тех окончательных выводов, по которым вы так тоскуете, Евгений Саныч.

Евтушенко: Ну что же – это, видимо, спор бесконечный.

Волков: Он и после нашего ухода не завершится – это я точно могу сказать.

Евтушенко: Возможно. Наверняка. Наверняка. И все-таки то, что создается, и в том числе литература, – это вид духовной энергии. Энергия, согласно и науке, да даже и религии, только видоизменяется, переходит в другое качество. Существуют два противоборствующих потока энергий, и добавлять каждый из нас должен к тому, что называется добром.

В этом-то мы с вами можем примерно согласиться?

Волков: Да, наверное. Иначе мы бы не разговаривали сейчас.

Евтушенко: Это верно. Хотя опасно, когда человек то, что говорит, считает единственной правдой.

Волков: Нет, за мной такого недостатка не водится.

Евтушенко: Да. Я, например, не разделяю взглядов многих талантливых писателей на некоторые вещи, но все равно знаю: я, как человек, как читатель, как гражданин, если б их не читал, был бы беднее. Даже и того же самого Ницше. Но, к сожалению, хотя я очень люблю Маяковского, но у раннего Маяковского есть очень неприятные вещи, которые читать я не могу. Мне очень больно.

Волков: Маяковский – классический ницшеанец. «Я люблю смотреть, как умирают дети…»

Евтушенко: Ох! Конечно. И еще Маяковский сказал, что ему больше всего понравилось в Версале – тот штык, который там воткнули в стул, когда «потащили королевку на эшафот»[107]! Я это совершенно не могу читать! Меня корежит! Вы знаете, я очень не люблю всех, кто не любит Маяковского. Одновременно в самом Маяковском я очень не люблю ницшеанство. Ницшеанство, доведенное до такого сатанинства… К сожалению, я должен признать, что Юрий Карабчиевский в чем-то прав, когда он осуждал Маяковского, – только он неправ в том, что не понял: Маяковский остается великим поэтом.

Волков: Не Карабчиевскому, вероятно, судить было об этом.

Евтушенко: Да, лучше бы он не писал сам своих стихов… или, написавши, не печатал.

Волков: Книга его о Маяковском производит впечатление каких-то несоизмеримых дарований. Это не может быть принято всерьез.

Евтушенко: Меня недавно просто ужаснул в дневниках Чуковского рассказ о том, как Маяковский отказался помочь Лидии Корнеевне, когда ее арестовали в двадцатых годах. Вы этого не читали? Он сказал Чуковскому в ответ на его просьбу заступиться: «Она достойна того, чтоб ее послали в Нарым!» Я был просто потрясен, но что делать, это было сказано. Я верю Корнею Иванычу, он не мог оболгать Маяковского.

Волков: Нет, он, конечно, этого не выдумал. Это уж слишком вызывающе было бы.

Евтушенко: Почему Маяковский так сказал? Как он мог так сказать?

Волков: Он мог быть очень безжалостным человеком. Но больше всего он жалел себя самого.

Евтушенко: Ну это же слабость! Страшная слабость…

Волков: Зато какие стихи! Видите, это еще раз доказывает, что культура сама по себе – всегда обоюдоострый меч.

Евтушенко: Я согласен с вами. Поэтому мы должны задумываться и чувствовать свою собственную ответственность.

Волков: Культура – не панацея.

Евтушенко: Но что же тогда панацея? Ну хорошо, у нас многим людям не хватает образования. Но вы же прекрасно знаете, что есть и такие люди, у которых стоит поучиться интуиции совести, они интуитивно совестливы. Такие же люди существуют!

Волков: Да, только они всё больше и больше производят впечатление блаженных. В России главное ее богатство – культура. И, конечно, нефть и газ. Вместе. Но ив Америке есть культура настоящая. И главное – в Америке есть самая эффективная в мире культурная индустрия. Вот тут как раз России есть чему поучиться, я считаю. Потому что сырье для этой индустрии в России есть. Только не умеют его перерабатывать в законченный продукт, который был бы востребован в глобальном масштабе так, как это научились делать американцы.

Евтушенко: А я все время повторяю одно: самое главное, что нам нужно сейчас, – это вспомнить о завещании Сахарова. О конвергенции. Чтобы использовать из опыта человечества всё, что может принести людям пользу и добро. Надо взять витальность и гибкость выживания капитализма минус его преступления, которые у него на совести. И одновременно взять всё лучшее из других идей, из той же самой социалистической идеи минус все ее ошибки, и дикости, и преступления, которые произошли от имени социализма. Вот это то, что как бы нам завещал Андрей Дмитриевич, – простую человеческую идею.

Волков: Она проста, но утопична. Это напоминает невесту в гоголевской «Женитьбе», которой хотелось бы к носу одного господина прибавить губы другого… Такого сделать нельзя.