Диалоги с Евгением Евтушенко

Евтушенко: Она сказала: «Ну как?» Мы обалдели просто! Восторг был полный. Главное – это был жест доверия… Она спрыгнула со стола, спела а капелла «Джонни», знаете эту песенку? Еще кто-то попросил «Лили Марлен» спеть. Она сказала: «Только кусочек. Это с войной связано, не хочу». И говорила о Хемингуэе, с которым дружила: «Он был для многих символом мужества, а он был в чем-то сентиментальным и скрывал это». Это я запомнил.

Но возвращаясь к Брелю… Он пригласил меня и Булата на свой последний концерт, а после концерта мы встретились в «Арагви». Мы уже бывали там, Брелю понравилось. И он сказал: «Месье Евтушенко, не устраивайте нам тут всяких оплат счетов, вы уже достаточно показали свою щедрость». Мы сидели, он рассказывал, как у них живут люди в литературе. А я говорю: «Вот у нас, к сожалению, есть проблема со вдовами писателей. У нас был Михаил Булгаков, замечательный писатель, – тогда еще не напечатали „Мастера и Маргариту“, – его жена очень нуждается. И есть вдова Мандельштама, который до сих пор не реабилитирован…» Брель спрашивает: «Вы на машине сегодня?» Я говорю: «Да, а что?» – «Ну, мы тут вам кое-что приберегли. И спасибо вам огромное за всё, что вы сделали. Была сказка. И всегда помните, что у вас есть брат в Париже!»

Кстати, я использовал его приглашение. Его не было: у него открыли острую форму туберкулеза, и он поплыл на яхте, лечиться морем. Меня встречала его девушка, с которой он к нам приезжал, и сказала, что будет моим шофером и что она – это как Жак. Тень Жака. Она оказалась очаровательным шофером. У нас с ней была совершенно невероятная история, когда мы познакомились с двумя женщинами, которые в ресторане сидели напротив нас. Знаете, кто это был? Коко Шанель и Мария Каллас! И мы продолжили с ними кутить, а утром ездили все вместе опохмеляться луковым супом. Вот какую сказку она мне устроила, хотя это и случайно получилось. А Жак в это время был далеко. Я, конечно, не мог и подозревать, что никогда уже больше его не увижу…

Так вот, когда он в Москве сказал, что кое-что для нас приберег, знаете, что он мне оставил? Это был, я очень хорошо помню, газетный тюк. Рубли. Он мог поменять их на франки, между прочим. Я потом спрашивал его с ребятами, почему не поменяли. Они сказали: нам предлагали, а мы решили: вот вы рассказывали нам о художниках ваших, о писательских вдовах. Пожалуйста, передайте деньги наиболее нуждающимся из них. Распорядитесь ими по вашему усмотрению. С одним условием: никто не должен знать, от кого эти деньги.

Волков: Очень благородно.

Евтушенко: Это не благотворительность, не жест напоказ. Сколько там было денег, я даже сейчас точно не помню, но это были большие деньги. И мы с Булатом поехали сначала к Юрию Васильеву, чью картину я Брелю подарил. Приехали мы – уже было за полночь, но Юра всегда ночью сидел, работал. И я ему говорю: «Тут один человек, пожелавший остаться неизвестным, просил тебе передать деньги. Ему очень понравилась твоя „Весна“, Юра, только прости меня, дорогой, что я подарил ему эту картину. Прости меня…» – «Кто этот человек? – это нищий художник меня спросил! – Я не возьму денег, если я его не знаю. И как ты мог подарить мою картину!» Короче говоря, я вынужден был сразу предать Жака Бреля, сказать, что деньги от него. Васильев видел его по телевидению, показывали кусочки какие-то, и ему Брель очень понравился. Тогда Юра сказал: «Хорошо, это был твой подарок, я тебя прощаю, но когда в следующий раз ты поедешь в Париж, вот тебе другая картина, которую ты ему передашь». – «У советских собственная гордость, – я ему, помню, процитировал, – на буржуев смотрим свысока. Но это же не буржуй, – я говорю, – такой же товарищ, как и ты». Потом мы поехали к Олегу Целкову. Мы Юре дали пять тысяч, это я помню. Олегу Целкову тоже привезли – не то шесть, не то десять тысяч… А Целков даже не спрашивал, от кого: «Всё нормально, всё проверено, да? Ну и ладно…» Только потом я ему рассказал, когда Жака уже не стало. Правильно я сделал?

Волков: Конечно.

Евтушенко: Послепоехали к вдовам, и они тоже приняли эти деньги. Для них это было в то время много. По-моему, вдовам тоже дали по десять тысяч, я уже не помню сейчас, могу сбиться. Остальные деньги пошли все художникам. В общем, мы на десять человек разделили, видимо, там было тысяч пятьдесят. Вот такая история. Такой был Жак Брель. И поэт хороший, и человек прекрасный. И условие было прекрасное: не говорить, от кого. Он сделал это не для того, чтобы где-то в газете написали. Просто сам вспомнил, как тоже плохо жил. Кстати говоря, Артур Миллер купил у Олега Целкова картину «Арбуз».

Волков: Да, я присутствовал, когда Миллеру эту картину вручали в Нью-Йорке. Очень трудно было тогда вывезти ее из Советского Союза.

Евтушенко: Вы знаете, сколько Миллер заплатил за нее? Семьсот долларов. А недавно последняя картинка Целкова на Сотбис продавалась за четыреста тысяч. Фунтов!