Диалоги с Евгением Евтушенко

Волков: Есть несколько произведений и авторов, которые, я думаю, русская культура уже не абсорбирует. К ним относится Набоков – он опоздал, он навсегда останется достоянием только узкого элитарного круга, в котором его репутация очень высока. Парадокс заключается в том, что в Америке Набоков, во всяком случае, в те несколько десятков лет, что я здесь живу, был писательским кумиром. Я помню, как-то была анкета в «New York Times» «Ваши любимые и самые важные для вас писатели». Каждый второй называл Набокова. Он очень сильное влияние оказал на новую американскую прозу. В России такого не приключилось. «Петербург» Белого – гениальный роман, тоже не был никогда прочитан и принят народом. И «Доктор Живаго» – Пастернак хотел написать народный роман, над которыми бы плакали белошвейки. Все равно не получилось. «Живаго» остался романом для элиты, а народ любит «Мастера и Маргариту».

Евтушенко: Но удивительная история происходит с поэзией Цветаевой. Поверьте мне, я в своих поездках по глубинке – а я в ней часто бываю, когда приезжаю из Америки. Я ныряю в глубинку, я обожаю ездить в самые медвежьи углы, бываю в общежитиях – и последнее время замечаю всюду портреты Марины Цветаевой. В общежитиях! И книжек ее невероятно много издают сейчас, и она продается, ее читают. Она становится доступнее и доступнее.

Волков: Цветаева всегда, по-моему, была очень доступной. У нее довольно прямолинейная и дидактическая поэзия. Именно поэтому она имеет хороший шанс войти в массы. У Цветаевой вы можете проигнорировать все стихотворение, просто заглянуть в последние две строчки, и там будет всё сформулировано – та идея, из-за которой стихотворение писалось. С большой пиротехникой и ее любимыми анжамбеманами[125], но мысль будет незамысловата. Проще, чем в баснях Крылова.

Евтушенко: Надо подумать об этом. Надо подумать. Но она, несомненно, всё более и более входит в массы.

Волков: Потом, конечно, трагическая судьба – это то, чего русскому народу всегда хотелось от своих поэтов. Надо, чтобы было над чем поплакать. Над судьбой Цветаевой можно вдоволь нарыдаться.

Евтушенко: И все-таки уже давно в России не появлялся такой большой поэт. Очень давно.

Волков: Я думаю, что сейчас Россия как раз осваивает Цветаеву, пришло ее время.

Евтушенко: …Есть такие люди, как Высоцкий или Шукшин, помните, мы с вами говорили. Я их воспринимаю в их единстве. Я не могу сказать, Высоцкий отдельно замечательный певец, или отдельно замечательный поэт, или отдельно замечательный актер…

Волков: Он замечательная personality…

Евтушенко: Да! И то же самое Шукшин! И это вовсе не умаление Высоцкого, потому что это всё сливается! Это поразительно! Ведь трудно было предугадать, что увлечение Высоцким столько будет времени продолжаться. Смотрите, сколько лет его нету! И его все равно продолжают слушать и даже читать, он вызывает огромный интерес, и пишутся книги о нем бесконечные, снимаются фильмы.

Волков: Всё это – непредсказуемая, странная кривая литературной перцепции. То она идет вниз, то вдруг опять взмывает.

Евтушенко: Это сила личности, конечно, какой-то магической личности. Характер!

Волков: А Шукшин там, в глубинке, совсем полузабыт?

Евтушенко: Нет, почему. Нет.

Волков: Фильмы его – разве о них сейчас часто вспоминают? А он, между прочим, классный кинематографист. Не говоря уж о том, какой он был актер.

Евтушенко: Актер он был замечательный… Жалко, что не поставил «Степана Разина».

Волков: Это мог быть его шедевр…

Евтушенко: Когда читаешь сценарий, это чувствуешь. Особенно сцена с мертвыми соратниками, которую он планировал…

Волков: А почему он пригласил Ахмадулину в свой фильм «Живет такой парень»? У них что, роман был? Это был 1964 год.

Евтушенко: Нет, не думаю. Просто Шукшин был очень любопытный человек, Белла ему была симпатична. Нет, у них романа, по-моему, не было.

Волков: Потому что вся страна влюбилась в Ахмадулину после этого фильма. Я точно влюбился.

Евтушенко: Она замечательно сыграла журналистку…

Бродский

Евтушенко: Умирает Бродский. Я возвращаюсь в Соединенные Штаты после поездки в Россию – и мой приезд совпал с днем его панихиды. Но я уже знал о его смерти в Москве, Юра Нехорошев мне об этом сказал. Я был убит. Убит!.. Потому что что-то очень плохое произошло между нами. И это нельзя было так оставлять. Ну, что делать? Я пытался!