Дианова гора

Весь день в порту шумел и кричал народ, сигналили грузовики и автопогрузчики, ловко укладывавшие всевозможные тюки и ящики, громыхали якорными цепями швартующиеся к причалам большие корабли. Высоко над трюмами кораблей поворачивались неторопливые стрелы кранов, а внизу мимо складов шли с тяжёлыми чемоданами пассажиры. Иногда вместе с людьми приплывала, сходила с парохода собака. Её вели на поводке. Выхоленная, натосковавшаяся на пароходе по земле, собака натягивала поводок, тянулась понюхаться с Мухой, но Муха не обращала на неё внимания.

К ночи порт затихал и приходил сторож Сафонов. Это были лучшие часы Мухи. Оттерев от сторожа его пса Уголька, она садилась подле Сафонова. Привалившись спиной к стене пакгауза, сторож курил и поглаживал заскорузлой ладонью Мухину голову. Мухе это было невыразимо приятно, но она не показывала вида и сидела, мечтательно глядя увлажнившимися глазами на бухту. От воды несло холодком, наплывал туман. Пахло обнажившимися в отлив водорослями. Где-то на пароходе говорило радио, далеко разносилось по тихим сопкам и глади бухты.

— Эх вы, собаки, собаки! — говорил сторож, когда ему наскучивало сидеть молча. — Хоть и бессловесные вы создания, а всё же с вами веселее.

Сафонов тушил окурок и запахивался в просторный брезентовый плащ.

Тихо пронося в темноте мачтовые огни, пошумливая машиной, в бухту входили суда. Их встречал вёрткий, обвешанный старыми автопокрышками портовый катер-буксир, подводил к причалам и помогал швартоваться.

— Вишь, сухогруз подошёл… — замечал Сафонов. — А вон, видать, «рыбак» пошёл по рыбу… Тяжёлая у него работа, ни днём ни ночью нет отдыха, когда рыба ловится… Мы хоть тоже не спим, да на берегу. Только наша профессия, видать, отмирающая — не будет, должно, скоро сторожей: от кого сторожить-то! И отношение сейчас к сторожам такое, словно это и не работник…

И Сафонов вспоминал далёкое прошлое, когда он жил в селе под Тамбовом и караулил сады. Звёздными августовскими ночами падали, глухо тукались о землю яблоки, и в саду, в не остывшем ещё от дневного солнца шалаше стоял яблочный дух. В сопровождении широкоспинных, медлительных и злобных псов он обходил белевшие стволами деревья, прислушивался к звукам дальней гармоники, к частушкам девчат, а над головой у него чертили светлым, сгорая на лету, сорвавшиеся с тёплого небосвода звёзды.

— А собаки были разве такие, как вы, тявки? — вспоминал Сафонов. — Львы были, а не собаки!

Сторож трепал меж ушей Муху, и Уголёк тоже лез, ревнуя старика, юлил и искал ласку.

За полночь сторож задрёмывал. Засыпали и собаки, свернувшись тугими калачами. Муха зябко вздрагивала и видела во сне то, чего не имела наяву: собственную миску с тёплой похлёбкой и своего хозяина, похожего на Сафонова.

Но изменения, которые вскоре наступили в Мухиной жизни, не могли привидеться ей и во сне.

Однажды к причалу подошёл большой плавучий кран. Мотористы с крана отправились на склад получать оборудование. Они ходили между широких стеллажей с кладовщицей Зиной и неожиданно увидели Муху. Узнав от Зины, что Муха ничья, мотористы решили взять её к себе на кран.

Муха ни разу в жизни не посмела укусить человека, хотя люди иногда и причиняли ей обиды. Поэтому, когда моторист поймал её, она лишь беззвучно оскалилась и ткнулась зубами в схватившую её руку, но тут же ужаснулась своего поступка и прижала уши.

— Глупая, — засмеялся моторист, — тебе же у нас лучше будет!

Муху никогда никто не брал на руки, и ей было очень неловко чувствовать себя так далеко от земли. Муха извивалась под рукой моториста, стремясь принять привычное положение.

Моторист с собакой на руках прошёл мимо знакомых пакгаузов и по узенькому трапику-сходне поднялся на кран. С бухты набегали волны, и кран плавно покачивался. Очутившись на палубе, Муха растерялась: широко расставив лапы, она боялась сдвинуться с места и старалась сообразить, почему пол под ногами качается и уходит вниз. Она сделала несколько шагов — её мотнуло вбок, и она пошла не туда, куда хотела. Стараясь сохранить направление, Муха устремилась в противоположную сторону, но тут её качнуло назад, и ей пришлось побежать, увернувшись от столкновения с какими-то ящиками.

Матросы засмеялись:

— Походочка-то у неё морская!

Муха поняла, что смеются над ней, сконфузилась и села, тёмными умоляющими глазами глядя на окружавших её людей.

Так Муха начала свою новую жизнь на большом плавучем кране. Природным умом и сообразительностью, выработавшейся у неё жизнью в порту, она определила своё отношение к людям и место среди них. К одним она привязалась, к другим была равнодушна, третьих избегала, но со всеми старалась быть одинаковой: она понимала, что это необходимо, если ей привелось жить среди многочисленной команды крана. Но только одного в команде она считала своим хозяином — кранмейстера Николая Николаевича. Он обращал на Муху внимания не больше других, но всегда был с ней ровен и ласков; о хозяйском его положении говорило и уважительное отношение к нему людей на судне, и Муха очень хорошо почувствовала это сразу после своего появления на судне.