Дианова гора

На причале возле «Азии» громоздились контейнеры, бочки, ящики, тюки, какие-то машины, трубы… Много, целая гора! Неужели всё это поместится на старушке «Азии»?

…И вот за окном Великий или Тихий океан. Окно здесь называется иллюминатором. В его круглое стекло шлёпает, проносится мимо зеленоватая пенистая вода. А ну как хлынет в каюту? Но стекло толстое. Да ещё есть чугунная задрайка-«броняжка». Если завинтишь — нипочём не выдавить!

На застеклённой палубе прогуливаются пассажиры. Палуба чуть подрагивает от машины, работающей где-то в утробе огромной «Азии».

В коридорах пахнет луком: «Азия» везёт на Камчатку витамины. Не зря мама наказывала мне есть чеснок. Мамы всегда бывают правы.

В каюте не сидится. Столько кругом интересного! Уступая судну дорогу, срываются стайки морских нырков и быстро летят над самой водой. Пароход сопровождают чайки. Они вьются за кормой, висят на распластанных крыльях сбоку, крутят головой и поглядывают, не бросят ли что-нибудь съестное. Вот из камбуза выплеснули помои, и чайки, сварливо ссорясь из-за лакомых кусочков, сгрудились и ловко выхватывают их из воды.

Частенько появляются дельфины. Они выпрыгивают из волн, играют и кувыркаются. Дельфины легко обгоняют «Азию» и появляются то слева, то справа.

— Киты! Киты!

Горбы волн степенно прорезают высокие и кривые, как косой парус, плавники хищных китов-касаток. Оголяются блестящие чёрные спины, мелькают огромные махалки хвостов. Будьте осторожны, весёлые дельфины!

Сколько видит глаз — вода, вода и низкое небо. Больше ничего. И сырой пронизывающий ветер. Осень — время штормов. И нас покачивает. Палуба уходит из-под ног, на столах лужи выплеснувшегося супа. Велик, но не тих ты, океан!

Четыре дня качался наш «луковый» пароход. А потом всё сразу стихло. Мы вошли в Авачинскую бухту.

Вот она, Камчатка!

Тихий, медленный опускается снег. Густые, крупные новогодние хлопья. Белые сопки, белые берега, черная вода. По сопкам поросль корявых берёз. Улицы залиты огнями. Ведь послезавтра праздник Октября. Город уже зажёг иллюминацию. Красота!

Хлопотливые портовые буксирчики подтащили усталую неповоротливую «Азию» к причалу. Всё! Приехали.

— Привет, старпом! — кричат с причала, — Лук, что ли, привёз? Луком пахнет.

Старший помощник капитана наблюдает с мостика за выгрузкой пассажиров.

— Много чего привёз, — отвечает он спокойно, — Есть и лук. Ешьте на здоровье!

Город как город. Дома как дома. И люди как люди. Гуляют по улицам, улыбаются. Парни больше без шапок. На плечах — тёплый пухлый снег. Шныряют такси, идут автобусы. В ярко освещённом магазине на кафельном полу спит лохматая собака. Похоже, ездовая лайка. Не тревожа, не обращая внимания, покупатели перешагивают через неё. Хорошие, видно, здесь живут люди!

Я спросил, где почта, и послал телеграмму: «Доехал хорошо. Поздравляю праздником. Ваш камчадал».

Ведь я уже почти полчаса жил на Камчатке.

МИНЬКА

Большой ящик из-под макарон я накрыл клеёнкой с нарисованными на ней шестерёнками и кувшинчиками. Получились сразу и стол, и буфет, куда я прятал хлеб, посуду, чай и сахар. Койка в моей комнате уже стояла. Осталась от кого-то в наследство. Бугристая и шаткая, но спать можно. А табуретку мне подарили соседи. Для полного комфорта мне теперь не хватало лишь медвежьей шкуры. Это красиво и романтично, когда в комнате лежит шкура какого-нибудь крупного страшного хищника. Кроме того, если спать на медвежьей шкуре, постепенно становишься сильным и бесстрашным. Так я слышал, по крайней мере.

— А ты сходи к Осьмухе, — посоветовали мне, — Есть тут такая бабушка-медвежатница.

Бабушка Осьмуха жила в отдельном домике с голубыми ставенками. Честно говоря, я никак не мог представить, как выглядит медвежатница. Густобровая, небось, и усатая, ступает вперевалку…

Едва я звякнул кольцом калитки, между геранями в окошке показалось приплюснутое старушечье лицо. Поверх приплюснутых очков на меня глянули голубенькие глазки. То ли ставни покрасили под цвет глаз, то ли глаза подголубили заодно со ставнями…

Бабушка-медвежатница оказалась небольшой бабулей в шерстяном платке, концы которого были завязаны за спиной. У неё были пухлые веснушчатые руки, пухлые щёчки и пухлый подбородок под запавшим ртом. Да и вся она была какая-то мягкая и круглая, точно сдобный колобок. Ничего общего с чем-то медвежьим у неё не было.

И как это она ухитрилась завязать сзади платок?

— Был, был мех, гражданин, — подтвердила бабуля. — Да упросил продать один художник, из Москвы приезжал.

— Вот и я оттуда!

— Вишь как, про меня в самой Москве знают, — горделиво стрельнула глазками старушка, — Весной приезжай. Подрастёт. А сейчас нету.

Я ничего не понимал. Где «подрастёт»? Берлога, что ли, у неё на примете, куда она весной пойдёт за медведем?

— Шутник ты, парень, — распустила бабуля в улыбке щёки, — Какая ещё «берлога»? Вон сарай-то. Пойдём, покажу.

Осьмуха накинула шубейку и повела меня во двор. Там в сарае сидел на цепи молодой медведь. Он встал на дыбки и замахал передними лапами.

— Миня, Миня, — запричитала бабка. — Минечка сладенького хочет. Не бойся, он смирный. Совсем ручной.